Бред? Нисколько! Реальная действительность. Не один Пий IX совершил этот переворот и не его кардиналы, а церкви всех стран вместе взятые, — сама Церковь. И, для того чтобы овладеть душами людей и народов на всем земном шаре, папство мобилизовало целую армию, не превзойденную доселе по искусству своих военачальников и строгости дисциплины: армию епископов, священников, монахов, низшего духовенства.
Конечно, папство издревле стремилось к всемирному господству и мечтало о том, чтобы наложить на весь земной шар печать наместника св. Петра. Начиная с XII века папы оспаривали у королей управление французским королевством. Но чем был тогдашний папа по сравнению с теперешним?
— Вы не владыка епископов, а один из них, — говорил папе св. Бернар.
И, повторяя эти слова, Боссюэ добавляет:
— Вот как имели обыкновение говорить благочестивейшие из нас.
Желая помериться силами с чужеземной церковью, французские короли опирались на свою церковь, самую богатую и многочисленную из всех церквей христианского мира. Накануне революции духовенство, первое сословие в государстве, представляло собой армию в сто тысяч человек, оно владело недвижимым имуществом стоимостью в три миллиарда франков и доходом в сто миллионов от сбора «десятины». Это была непобедимая сила в руках короля. Он не всегда одинаково пользовался ею; иногда направлял церковь против папы, а иногда сговаривался с папой, чтобы урезать церковные права, или же предоставлял церкви перейти на сторону папы, подчинившись гибельному влиянию ее руководителей. Таким образом, Людовик XIV, неизменно противопоставлявший Святейшему престолу галликанские вольности, стал, к сожалению, под старость ультрамонтаном. Но в случае необходимости парламенты защищали королевскую власть от самого короля. И все же государство неизменно обретало свою церковь, когда надо было давать отпор узурпаторским действиям римского владыки. А какие имеются у вас средства обороны, уважаемые министры-демократы? Галликанская церковь перекочевала за границу. У вас есть лишь ультрамонтанская милиция, священники и монахи — эти солдаты папского воинства, обосновавшиеся в беззащитной республике.
Епископы — ваши враги, и к тому же враги разгневанные. Старик Монталамбер, горячо верующий католик и великодушный защитник Святейшего престола, не мог видеть без боли и ужаса, как безвольно склоняют голову перед папой-узурпатором французские епископы. За несколько месяцев до смерти он писал одному немецкому католику: «Вы не можете себе представить, в какую бездну раболепия скатилось французское духовенство!» Теперь церковь во Франции еще больше раболепствует перед Римом. Теперь папа еще настойчивее стремится к господству. Он боится вас меньше, чем Наполеона III, которого все же привел к гибели и к национальному краху[696], а ненавидит гораздо больше. Папа был безжалостен к императору, потому что император хоть и много давал Риму, но не отдал ему всего. Обратитесь мысленно к этому предзнаменованию и подумайте о том, что еще большая угроза нависла над вами. Ведь когда католические государства раскаивались, и раскаивались вовремя, они еще могли сдаться на милость папы. Но вы даже не можете ждать прощения; в его глазах вы — ничто, ибо вы более не католики. Он осудил вас безвозвратно и торопится привести приговор в исполнение. Вы побеждены им, вы его пленники. С каждым днем увеличивает он свою оккупационную армию; с каждым днем расширяет он свои завоевания. Он уже отвоевал у вас большую часть буржуазии; он захватывает целые города, берет приступом заводы; у него есть свои люди, и вы это прекрасно знаете, — в вашем управлении, в ваших министерствах, в ваших судах, в командовании вашей армии. Не просите у него мира, он не хочет мира, не может вам даровать его. Если бы по отношению к нему вы придерживались правил своих предшественников и проводили бы политику Реставрации, Июльской монархии и Второй империи, то дали бы ему достаточно, чтобы еще укрепить его могущество, но слишком мало для того, чтобы умиротворить его; вы же только создали себе грозного врага. Остерегайтесь идти на малейшие уступки — он вам ничего не уступит. На этот раз он помышляет не о том, чтобы заставить светскую власть содействовать его намерениям и славе, а о том, чтобы уничтожить ее за неверность. Он желает занять ваше место, вытеснить вас. Светская власть папы была позором человечества, а ваша церковь открыто стремится восстановить ее; она хочет превратить Францию в провинцию всемирного папского государства. Она уже воздвигла на Монмартрском холме храм св. Петра своего нового Рима[697].
Но откуда у церкви силы, которые она обращает против вас? Да от вас же самих! Это вы поддерживаете посредством конкордата ее организацию, ее единство. Это вы создаете из нее светскую власть. Это вы противопоставляете церковь республике и сталкиваете светскую власть Франции и светскую власть Рима. Это вы даете ей в руки оружие, которым она поражает вас же самих. Чего вы ждете, чтобы отнять у нее это оружие? Управляемая вами, она господствует во всех ваших управлениях. Разорвите узы, которыми вы привязываете ее к государству, разбейте формы, посредством которых вы придаете ей видимость крупного политического организма, и вы увидите, что вскоре она растворится в лучах свободы.
Выступление на митинге в защиту русского народа[698]
27 января 1905 г.
Граждане!
Я не собираюсь воскрешать перед вами те страшные сцены, которые вот уже пять дней наполняют ваши сердца возмущением, гневом и жалостью. Я не собираюсь рассказывать вам, как царь убивал людей, умиравших от голода, в нищете, и виновных перед ним лишь в том, что они, в отчаянии, обратились к нему, как к родному отцу. На их горячие мольбы, на их сыновние просьбы, на их слезы он ответил казацкими нагайками и солдатскими пулями. Эти пули пробили его собственный портрет, который нес священник Гапон. Сам того не желая, царь убил царя. Царь убил царя и царизм. Из крови, что окрасила невский лед, родятся миллионы борцов, и они отомстят за убитых. Царь убил царя и побудил народ к революции, которая уничтожит царизм. Николая Александровича больше нет, и весь мир навеки проклянет его память.
Вы — по крайней мере те, что собрались здесь, — счастливей многих своих соотечественников: когда вы думаете о петербургских мучениках, угрызения совести не примешиваются к вашей скорби. Вы не из тех, кто с наглым бесстыдством и плохо замаскированной хитростью создал чудовищный союз деспота с Республикой[699], кто скрыл под блестящей оболочкой патриотизма доходные финансовые операции и кто подбивал мелких держателей на покупку царского займа с таким яростным упорством, что мы вправе сказать, что это наша мелкая буржуазия оплатила маньчжурскую войну и бойню, учиненную в Петербурге и в Риге. Нет, вы не кричали: «Да здравствует царь!» — и не устремлялись под копыта лошадей, которые везли по нашим улицам и бульварам московского медведя и служившего ему вожаком елисейского индюка[700].
Как своевременно, граждане, раздался ваш крик возмущения, загладивший вчерашний позор! И какое облегчение для общественной совести видеть, как французские рабочие протягивают русскому пролетариату руки, никогда не аплодировавшие его убийцам!
Граждане, вот уже пять дней царское правительство избивает рабочих и сажает в тюрьмы интеллигенцию, действующую заодно с рабочими. Мы видим, что революция продолжает наступать и уже не остановится. К несчастью, ничто не предвещает того, что она будет быстрой и бескровной. Великолепное и страшное зрелище! Студенческая молодежь вместе с профессорами присоединяется к пролетариату, чтобы разделить с ним победу или смерть; встают, содрогаясь от гнева, народы-страдальцы, истекающие кровью под кнутом палача; необъятное пустынное пространство Российской империи оглашается криком, вырывающимся из груди угнетенных, могучим вздохом, идущим из глубины славянского сердца, столь нежного и столь мужественного. Царизму нанесен смертельный удар. Увы! Кто знает, сколько еще человеческих жизней растерзает он в яростной своей агонии! Поэтому с таким скорбным сочувствием, с такой мучительной тревогой приносим мы русским революционерам дань уважения и клятву верности.
