Будь я на суде, я просил бы разрешения сказать следующее:
Неужели у нас все еще преследуют за убеждения? Разумно ли карать так строго за простое воззвание? Нельзя же запретить людям думать. Какой смысл запрещать им говорить то, что они думают? Предоставьте им оружие слова, если не хотите, чтобы они взялись за другое оружие.
Господа присяжные, будьте осторожны! За этими преследованиями кроются подлые махинации избирательной кампании[721]. Патриотизм — весьма удобная программа, избавляющая от необходимости проводить какие бы то ни было реформы.
Господа присяжные, вы не станете соучастниками политиканов, играющих на патриотизме, злейших врагов своей родины!
Примите, господин председатель, уверения в моем глубоком уважении.
Анатоль Франс.
За мир, против тайной дипломатии[722]
Речь на митинге, созванном газетой «Юманите»
19 января 1906 г.
Мы собрались, чтобы обсудить международное положение Французской республики, а также последствия тайной дипломатии в демократической стране. С этим непосредственно связан вопрос безопасности нашей страны, и, прежде чем предоставить слово Жоресу и Сеайлю, я хочу сделать несколько предварительных замечаний. Я буду краток. Я скажу лишь самое необходимое и буду счастлив, если мне удастся выразить нашу общую мысль. Я вправе на это надеяться, так как у социалистов не может быть разных подходов к вопросу мира и войны.
Мы не хотим, чтобы мир был нарушен. Гневными упреками, насмешками и сарказмами осыпали нас «уравновешенные» люди и «серьезные» газеты за наше требование мира. А между тем даже те, кто особенно нас порицает, в сущности не враги миру — они так же не хотят войны, как и мы. Они хотят устранить опасность, но не желают ее уничтожить. Они хотят сохранить снаряд заряженным, но не желают, чтобы он разорвался. Главари реакционных партий, редакторы националистических и умеренных газет умышленно пугают народ войной.
Распространяя зловещие слухи, они сами верят им лишь наполовину, а часто и не верят вовсе. Но они заинтересованы в том, чтобы заставить верить народ. Это им выгодно в политическом и финансовом отношении. Когда народу угрожает война, нашествие неприятеля, народом легко управлять, он не требует тогда никаких социальных реформ. И если все же найдутся рабочие, которые настойчиво потребуют у министров и у депутатов какого-нибудь закона о профсоюзах или о восьмичасовом рабочем дне, те им ответят: «Пролетарии! Сейчас не время думать об улучшении условий вашего существования — сейчас надо думать о том, как бы изготовить побольше орудий».
Что могут возразить на это пролетарии?
Народ под угрозой войны и нашествия вражеских полчищ не станет разбираться в качестве военного снаряжения и в качестве продуктов. А что же может быть лучше для финансовых и промышленных синдикатов? Патриотизм открывает для них неиссякаемые источники барыша. Угроза войны — хлеб насущный для реакции. Угроза войны наносит социализму больший ущерб, чем речи и выборы в буржуазный парламент за двадцатилетний период.
Вот почему мы не верим, когда нам говорят:
— Берегитесь! Скоро война!
— Война? С кем?
— С Германией. Разве вы не слышите угроз свирепого кайзера?
— Да, мы всё слышим и всё прекрасно понимаем. Кайзер — «великий» политик, и поступает он так же, как поступают «великие» политики нашей Республики: он хочет держать народ в постоянном страхе перед войной — страхе, который ему, кайзеру, на руку.
Германский народ не хочет войны. Кто уверяет нас в обратном, тот лжет.
Французский народ тоже не хочет войны. Это сомнению не подлежит.
Разве мы дети? Разве нам нужно говорить: «Будьте паиньки, а не то страшный людоед Алхесирас вас съест!»?
Нет, граждане, страшный людоед Алхесирас никого не съест. И пусть наше правительство воздержится от частого повторения одной и той же угрозы, имеющей целью держать нас в повиновении: «Берегитесь, уланы!» Придет час настоящей опасности — и никто ему не поверит.
Наши министры ошибаются, думая, что дипломатия демократической страны не должна ничем отличаться от дипломатии абсолютной монархии.
Мы живем в стране, где общественное мнение играет большую роль. Нам говорят, что мы вольны распоряжаться своей судьбой, что избирательный бюллетень делает нас господами положения. Нам говорят: у нас республика; значит, нечего бояться, что власть наперекор нам вовлечет нас в военные авантюры. Говорят, будто конституция охраняет нас от подобных неожиданностей. Действительно, пункт восьмой конституции 1875 года, касающийся отношений с иностранными государствами, гласит:
«Президент республики ведет переговоры и утверждает договоры, о которых он ставит в известность палату депутатов, как только ему это дозволят интересы и безопасность страны.
Мирные договоры, торговые и финансовые договоры вступают в силу только после голосования в обеих палатах».
Таково содержание восьмого пункта. Посмотрим, как же он применяется на деле. В интересах страны, в интересах ее безопасности президент республики все еще не вправе ознакомить наш парламент с франко-русским договором. Между тем этот договор и последовавшие за ним займы уже нанесли нашей стране убыток в несколько миллиардов франков, но этого мало: франко-русский договор готовит новые займы для преступного самодержавия, а для нас — неизгладимый позор. Этот договор, заключенный двенадцать лет назад и до сих пор еще нам неизвестный, мог вовлечь нас в войну с Англией и Японией, так как есть основание думать, что наше вооруженное вмешательство было в нем оговорено.
Правда, для нашего успокоения существует девятый пункт той же конституции, где говорится:
«Президент республики не имеет права объявлять войну без предварительного на то согласия обеих палат».
Утешение плохое, поскольку у цивилизованных народов существует обычай открывать военные действия без объявления войны.
Действительно, народ в наше время имеет так же мало прав заключать мир и объявлять войну, как и при Наполеоне или при Людовике XIV.
Нас уверяют, что мы господа положения, что мы вольны распоряжаться своей судьбой, нам неустанно твердят, что никто не вовлечет нас в войну без нашего ведома, как это бывало во времена Империи. И что же? В один прекрасный день, а именно во вторник 6 июня 1905 года, мы вдруг узнаём, что наш министр иностранных дел в кабинете Лубе, — а ведь Лубе далеко до Наполеона! — бестрепетной рукой подготовлял страшное столкновение народов, подготовлял кровавые битвы[723].
И об этой грозившей нам войне мы узнали не по смутной тревоге доверчивого народа. Нет, сам председатель совета министров Рувье известил сенаторов и депутатов. И объявил он об этом, как о самом обыкновенном событии.
— Если б Делькасе остался в министерстве еще одни сутки, война была бы неизбежна, — сказал он. — Но теперь можете быть спокойны: я потушил огонь.
Вот что узнали мы в тот незабвенный день. А еще говорят, что мы господа положения! Что же было бы, если бы мы не были господами положения?
Недавно я слышал прелюбопытный разговор. Один старый сенатор, довольно воинственно настроенный, объяснял кучке молодых медиков и дипломатов, что честь Франции зависит от исхода дела, которым занята в настоящий момент наша дипломатия.
— Мне об этом известно, — заявил он.
На вопрос, откуда ему это известно, он ответил:
— Благодаря болтливости одного из послов.
Нравы нашей дипломатии нисколько не изменились со времен Людовика XV. Если бы господин Шуазель[724] мог воскреснуть и снова занять пост министра иностранных дел, он нашел бы министерство таким, каким покинул его в 1764 году. А между тем во Франции произошли с тех пор большие перемены. Взять хотя бы армию она уже больше не состоит из наемных немецких и швейцарских солдат, не состоит она и из несчастных бедняков, которых вербовали прежде на улице. Этого нельзя не принять во внимание. Если объявляет войну дипломатия, то ведут ее солдаты. Отсюда следует, что для новой армии нужна и новая дипломатия — дипломатия явная и открытая для армии граждан, дипломатия народная для армии республиканцев.
