Лет двадцать тому назад я совершенно случайно услышал в Бурбонском дворце[617] речь какого-то правого депутата, разоблачавшего с трибуны безобразия, творящиеся в Париже. Заметив на одном ярмарочном балагане вывеску «Ужасы инквизиции», он требовал от министра, чтобы тот покарал со всей строгостью закона столь явное оскорбление католической веры. Министр заявил в ответ, что, написав на своем балагане «Ужасы инквизиции», владелец его лишь воспользовался одной из свобод, гарантированных законом, и что его собрат вполне мог написать на другом балагане «Благодеяния инквизиции». Этим министром был Вальдек-Руссо. Он отвечал на запрос тоном серьезным, дерзким, ледяным. Смех прокатился по собранию. Если б в зале присутствовал нунций, он, быть может, не нашел бы смешным ни вопрос, ни ответ.
Папа — носитель верховной власти; короли, императоры — лишь его наместники. Если сравнить папу с императором, то, по выражению Иннокентия, папа подобен солнцу, а император — луне.
Мнения церкви остались такими же, какими они были десять веков тому назад. Говоря языком своего далекого предшественника св. Льва Великого[618], Пий IX заявил в энциклике[619] Quanta Cura[620]: «Могущество было дано империям не только для управления миром, а преимущественно для оказания помощи церкви». Поистине, удивительно постоянство, проявляемое папами в борьбе с теми правительствами, которые отказывают им в полном повиновении и предоставляют некоторую свободу народам. Иннокентий III осудил английскую Великую хартию[621]. Иннокентий X отказался признать Вестфальский мир[622], гарантировавший протестантам свободу вероисповедания. Григорий XVI встретил бельгийскую конституцию 1832 года энцикликой, заявив в ней о нелепости свободы совести и тлетворности свободы печати. Рим метал громы и молнии против испанских законов о свободе вероисповедания и даже против конституции католической Австрии, назвав ее омерзительной, abominabilis, ибо она дозволяла протестантам и иудеям открывать для своих единоверцев учебные и воспитательные заведения. Наконец, Рим осуждает все современные государства Европы, кроме России. В параграфе 8 °Cиллабуса[623] говорится: «Те погрязли в преступных заблуждениях, кто считает, что папа может и должен пойти на уступки и примириться с прогрессом, либерализмом и современной цивилизацией, cum progresso, cum liberalismo, et cum recenti civilitate sese reconciliare et componere».
Всякая власть, независимая от папы, есть власть незаконная, всякая власть, выходящая из его повиновения, есть власть преступная. Во время недавней борьбы монахов против французской республики доминиканец Дидон говорил генералам от имени церкви, что чересчур снисходительное правительство должно быть низложено, и угрожал отрешением от власти злосчастному Феликсу Фору и его министрам, которые проявили излишнюю мягкость к презренным людям, посмевшим иметь собственное представление о справедливости; поступая так, монах следовал церковной традиции и двадцать третьему предложению Силлабуса, гласившему, что папы по-прежнему властны свергать королей и приносить в дар, кому им вздумается, народы и королевства. По примеру Григория VII, Пий X может и должен сказать: «Церковь даровала корону Петру, а Петр дарует ее Рудольфу»[624].
В евангелии говорится об одном великом грехе, которому нет прощения, и богословы поясняют, что этот тяжкий грех есть отчаяние. Церковь остерегается его совершать: она никогда не отчаивается. Оставаясь неизменной и видя, как все вокруг нее меняется, она терпеливо ждет, чтобы добро победило зло и чтобы народы, разум которых помрачен наукой и размышлением, вновь узрели свет веры. Вот что она говорит устами иезуитов:
«Христианские государства не существуют более, общество людей вновь стало языческим, оно подобно телу из глины, ждущему дыхания божьего. Но с помощью всевышнего нет ничего невозможного. Мы знаем из пророческих видений Иезекииля, что бог вдохнул жизнь в сухие кости. Эти сухие кости — политическая власть, парламенты, всеобщее избирательное право, гражданские браки и муниципальные советы. Университеты — не сухие, а смердящие кости, и страшная зараза распространяется от их учения, соблазнительного и тлетворного. Однако эти кости могут быть призваны к жизни, если они услышат слово божие, иначе говоря, если признают божественный закон, который им будет объявлен великим и непогрешимым целителем — папой».[625]
Но до тех пор, пока народы не исправились, как будет поступать с ними церковь? Возможно ли соглашение между католическим Римом и современными государствами? Рим — это добро, они — зло. Рим — жизнь и истина, они — ложь и смерть. Есть ли что-нибудь общее между истиной и ложью? Может ли жизнь подписывать договоры со смертью, Рим вести переговоры с Французской республикой? Но тут следует установить различие и обратиться к урокам богословов, чтобы провести грань между поступками гражданской власти и ее сущностью. Если судить по ее поступкам, гражданская власть бывает отвратительной, гнусной, мерзкой. Но если рассматривать ее по существу, она божественна, ибо всякая власть от бога, и только от бога. Недаром папа Лев XIII признал в своей энциклике от 1892 года, что правительство Карно — божественного происхождения. Власть как дурных, так и хороших правителей ниспослана богом, и римско-католическая церковь может спокойно вступать в переговоры и с теми и с другими. Поэтому ее дипломатия столь же универсальная, как и она сама.
Ее советники и министры — люди искушенные; они бывают очень ловки и порой не лишены коварства. Рим не всегда рекомендует им высказывать свою мысль до конца. Ведь церковь человечна и божественна, она одновременно принадлежит небу и земле и, преследуя духовные цели, достигает их мирскими путями. Действовать без должной осторожности — значит искушать бога, утверждают теологи. По мнению отцов-иезуитов, которых я уже неоднократно цитировал, церковь должна считаться с фактами, принимать во внимание обстоятельства и терпеть одно зло во избежание другого, еще худшего зла.
Вот что говорит по этому поводу епископ сеэзский: церковь пользуется властью, данной ей богом, но когда «обстоятельства позволяют (привожу текст дословно) и даже вменяют ей в обязанность уступать крупицы этой власти ради достижения большего блага, она охотно делает это. Разрешая в качестве верховной власти все религиозные вопросы, а также вопросы, по сути своей и духовного и материального порядка, она вступает в переговоры с законными правительствами по обоюдному с ними согласию».
Но прежде чем исследовать, в какой мере церковь обязана соблюдать заключенные ею договоры, следует установить, каковы эти договоры, и выяснить, действительно ли они были заключены между равноправными сторонами, или же они похожи скорее на ряд беспрестанно отменяемых уступок, которые неограниченная властительница делает своему народу. Ведь, будучи универсальной, церковь, в сущности, не может поддерживать международные связи: ее отношения с государствами неизбежно сводятся к отношениям между центром и провинциями.
Конечно, она вступает в переговоры с законными правительствами по обоюдному с ними согласию. Но церковь немощна и нага, она нищая. Она кротко переносит самые жестокие испытания и смиренно терпит унижения. Она уступает силе. И навеки сохраняет право отменять уступки, вырванные у нее по слабости. Она всегда может сказать, что подписала договор по принуждению. Ведь всякое правительство, вступающее с ней в переговоры, принуждает, насилует ее: оно ставит условия, вместо того чтобы повиноваться, и спорит со своей низложенной властительницей, тогда как следовало бы целовать прах у ее ног. Вот почему она всегда имеет право сослаться на отсутствие свободы выбора. И действительно, церковь никогда не бывает свободна, если приказывает не она. Ей стоит только заявить, что она не имела права отчуждать ни малейшей крупицы своих владений и своей власти, что это всем известно и что не следовало вести с ней переговоры, и она будет права.
