Никита Иванович не привык высказывать свои тайные мысли, но боль о народе всегда была его непрестанной болью. Он хотел видеть свое Отечество не только сильным, могущественным, но и цивилизованным, подобно другим странам Европы. Шведский опыт многому научил его. Но начинать надо с малого — хоть немного ограничить самодержавную власть. Это и государю помощь, и Отечеству защита…

Много обещала Екатерина уже в своем Манифесте о восшествии на престол — Панин принимал участие во всех ее законодательных актах и не преминул вставить следующие слова:

«Наиторжественнейше обещаем Нашим императорским словом узаконить такие государственные установления, по которым бы правительство нашего любезного Отечества в своей силе и при надлежащих границах течение свое имело».

Для Никиты Ивановича слова эти не были пустыми обещаниями. Он надеялся, что Екатерина приступит к созданию таких законов, которым могла бы и сама подчиняться, и что она доставит мудрым мужам, окружающим трон, возможность разделить с нею власть…

Он все еще верил императрице, поскольку знал, как шатки основания, по которым вступила она на трон. Она не имела прав на него, не могла быть законной его обладательницей. Но раз уж так случилось, Павел, его Павел со временем станет царем, а мудрые законы, принятые матерью, станут и для него ограничением…

И Никита Иванович засел вместе с Григорием Тепловым, давнишним секретарем Екатерины, за составление этих новых законов…

Но долго работать над ними ему не пришлось. Ко двору начали являться люди, отставленные Петром или Елизаветой, и странные фигуры объявлялись во дворце. Явилась Лопухина, немая, старая, сморщенная старуха, которую никто уже не узнал, явился граф Алексей Петрович Бестужев–Рюмин. Много ждал от этой встречи Никита Иванович. Он очень уважал бывшего своего начальника, хотя и не всегда поддерживал его проавстрийскую позицию. Бестужев опасался Турции, считал, что обезопаситься от нее можно только союзом с Австрией, давнишней противоборницей Османской империи. Он, Бестужев, л втянул Россию в эту ненужную ей войну за австрийское наследство.

Екатерина встретила Бестужева с большим почетом. Ему сразу же по приезде определили дом, в котором он должен жить, от двора доставляли стол, погреб и экипаж. Но главное, едва Екатерина увидела его в Летнем дворце, она пожаловала ему орден Андрея Первозванного и двадцать тысяч ежегодной пенсии. Он спас ее некогда от обвинений в государственной измене, а Екатерина не забывала старых друзей.

Никита Иванович почти не узнал старика. Ему, бывшему великому канцлеру, всесильному политику в Европе, всего‑то шестьдесят восемь, но граф до того сдал в ссылке в своем родовом имении, что глядеть на него без жалости и сочувствия было нельзя. Руки его постоянно тряслись, казался Бестужев беспомощным стариком, а ходил, едва передвигая ноги. Где тот ловкий и деятельный царедворец, властный и высокомерный, которого знал Никита Иванович, всесильный министр иностранных дел, благодаря которому угодил Панин сперва в Данию, а потом в Швецию?

Но Никита Иванович хорошо понимал, что даже в таком состоянии Бестужев не сдаст позиций без борьбы, и с нетерпением ждал, чью сторону примет старик в ожесточенной возне возле престола, которая началась с первых же дней воцарения императрицы…

Бестужев остался приверженцем старой политики — крепкого союза с Австрией, и Никита Иванович был крайне разочарован. Как, не видеть изменений, которые произошли в Европе, не видеть, что война не принесла России ничего, кроме бедствий и разорения, что мир, заключенный Петром, перечеркнул все завоевания, России, впрочем, ей ненужные? Никита Иванович много размышлял об этом и не знал, что можно противопоставить политике Бестужева.

Алексей Петрович зачастил ко двору. Он часто и подолгу беседовал с Екатериной, наставлял ее, а всем окружающим, высокомерно подняв голову, как в прежние времена, объявлял, что императрица и шагу не ступит, с ним не посоветовавшись. Но сам Бестужев понимал, что ему нужны сильные покровители, и искал союза и дружбы с Орловыми…

Но оказалось, что и у Никиты Ивановича выявились союзники. Им стал граф Герман Карл Кейзерлинг. Он долго и давно, еще при Елизавете, был послом в Вене, считался единомышленником Бестужева, и поначалу Никита Иванович со страхом ждал приезда Кейзерлинга. Петр назначил его послом в Варшаву, но предупредил, что прежде Кейзерлинг должен заехать в Петербург. Граф так не торопился, что приехал в столицу уже после переворота.

Екатерина ласково приняла старого посла. Он сразу же заявил ей, что слишком стар, чтобы лукавить, а потому будет говорить только правду. И правдиво обрисовал ей положение в Австрии. Мария–Терезия, австро–венгерская императрица и королева, только на словах обещала помощь и поддержку России, а на самом деле вся ее политика была направлена лишь на то, чтобы выкаливать из этой страны деньги и солдат. Интересы России она не ставила ни в грош и помогать России против Турции не собиралась.

Когда Екатерина выяснила истинное положение дел, она пришла в ярость — Бестужев во имя личных интересов старался сохранить дружбу с Австрией — слишком много было заплачено ему австрийским двором. Но она сохранила присутствие духа, ласково продолжала принимать Бестужева, но поняла, что политик устарел, что нужна новая система дипломатических отношений в России.

Бестужев, правда, нашел достойного союзника — Григория Орлова. На конференциях они выступали против любого начинания Панина, но Екатерина хорошо понимала подоплеку этого союза и не ставила мнение Орлова высоко — она знала, что политик он никакой, ленив и бездеятелен, всякая умственная работа ему не по силам. Он — фаворит, непревзойденный любовник, но дальше этого не может и не должен продвигаться…

Екатерина поняла, что должна столкнуть лбами своих политиков. Она созвала конференцию и потребовала внести ясность во все политические вопросы по иностранным делам. Граф Бестужев поднялся первым и с пеной у рта, с трясущимися руками доказывал, что только союз с Австрией может стать благодетельным и несомненно полезным. Панин был очень осторожен в выражениях, приводил доводы столь благоразумные и веские, что большинство присутствующих присоединились к нему. Цель в этой войне достигнута, доказывал Никита Иванович, что до австрийского двора, то что видела от него Россия? Только оказывала помощь Марии–Терезии, а никакой явной пользы интересам России не получила. Союз северных государств может стать надежной и прочной опорой для внутреннего спокойствия и процветания Отечества — Швеция, Пруссия, Польша, Англия могут стать союзниками России, это укрепит не только авторитет державы, но и позволит спокойно и мирно начать преобразования в нашем отечестве, которых так ждет народ и всемилостивейшая государыня. Ловкий дипломат, Никита Иванович знал, чем можно было убедить императрицу.

Результат конференции не только обрадовал его, но и безмерно удивил — даже Григорий Орлов не поддержал Бестужева.

Старик слег — поражение было ему уже не по силам. Несколько дней он не появлялся при дворе, гордость его была сломлена, но он продолжал всячески хулить Никиту Ивановича. Панин об этом не знал и сам предложил Екатерине издать, наконец, манифест о полном прощении Бестужева. Надо было так составить этот манифест, чтобы не опорочить имя Елизаветы. А она назвала его клятвопреступником, изменником Отечества. Если бы это сделал Петр, тут и разговора не зашло, но порочить имя покойной императрицы было невозможно. Панин так составил манифест, что из него выходило: Бестужева оболгали люди при дворе, недостойные и ничтожные, им поверила покойная государыня. Манифест полностью обелял Бестужева.

А тот все продолжал плести козни, встречался с австрийским послом, наговаривал на Панина, а потом начал даже тайную переписку с австрийским посланником. Этого уже не потерпела Екатерина, и Бестужев был уволен в отставку… Все иностранные дела она поручила Панину.

«По теперешним не безтрудным обстоятельствам рассудили мы за благо на время отсутствия нашито канцлера препоручить вам исправление и производство всех по иностранной коллегии дел. Чего ради и повелеваем вам до возвращения канцлера присутствовать в одной коллегии старшим членом, поколику дозволяют вам другие ваши должности»…