Наговоры Бестужева, превратно истолкованная записка, даже при отсутствии имени Лестока, заставили Елизавету, дрожавшую от мысли об очередном заговоре, предать Лестока в его руки. Великий канцлер отрядил шестьдесят гвардейцев, оцепил дом Лестока, куда часто приезжала сама императрица к товарищу черных дней, заставил Лестока одеться и доставил в Тайную канцелярию. Одиннадцать дней, объявив голодовку, отказывался Лесток отвечать на вопросы Тайной канцелярии. Елизавета разрешила дыбу. Но и тут отважный лекарь не открыл рта.

Напрасно жена уговаривала его сознаться, обещая милосердие и зная отходчивый характер императрицы. Упорный и мужественный авантюрист отвечал ей:

— У меня уже нет ничего общего с императрицей. Она выдала меня палачу…

Лестока, не добившись от него никаких показаний, просто сослали в Углич, а затем в Великий Устюг…

Даже не входя в опочивальню Елизаветы, держась далеко от ее близкого круга приближенных, эта старая лиса, Алексей Петрович Бестужев, на протяжении многих лет руководил внешней политикой России, втянул ее в австро–прусскую войну, отдавая свои симпатии за золотые монеты. В конце своей карьеры он не просто принимал деньги, а вымаливал их. Ему постоянно не хватало на женщин, карты, вино.

И этому человеку, зная всю его продажность и корыстолюбие, должен был подчиняться теперь Никита Иванович Панин. Всем дипломатическим корпусом руководил Бестужев.

Несмотря на всю антипатию Елизаветы к Бестужеву, она держала его на службе много лет…

Две маленькие девочки с самого раннего возраста, несмотря на отъединенность от высочайшего двора, знали всю подноготную, все интриги и хитросплетения. Как ни странно, это как‑то проходило мимо их сознания. Они бегали смотреть тайком и на молодой двор — так стали называть здесь всю свиту и приближенных Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны.

Увидев впервые двух наряженных, надушенных, сверкающих серебром и золотыми галунами пару наследников престола, Машенька осторожно заикнулась Анне:

— Какие…

Но Анюта не дала ей продолжить. Она быстро закрыла ей рот и начала упрекать сестру:

— Хочешь, чтобы и тебе отрезали язык?

Маша испуганно посмотрела на сестру. Нет, она вовсе этого не желала, просто иногда ей хотелось выговориться. Но сестра постоянно затыкала ей рот, и Маша привыкла делиться мыслями только с собой.

Однажды Анна тоже не удержалась. Спали они вместе в одной постели, и после того, как все фрейлины уснули, она прошептала Маше:

— Его зовут Захар…

Полусонная Маша вздрогнула, прижалась к сестре и тихонько переспросила:

— Кого?

— Я видела его сегодня; Он стоял у покоя великой княгини и о чем‑то спорил с ней… Он такой красивый, усы его русые и густые, а как он статен…

Она говорила слова, которые вовсе не подходили к ее детскому лексикону, которыми никто, наверное, и не пользовался при дворе, и Маша почуяла неладное.

— Молчи, — строго сказала она старшей сестре, — что ты еще выдумала…

— Я так хочу еще его увидеть, — грустно сказала Анна, и слезы закапали из ее глаз. Она сама не понимала, почему один только взгляд на красавца камер–юнкера так приковал к нему ее крохотное сердечко. Но ей хотелось говорить и говорить о нем хоть с кем‑нибудь…

И девочка выскакивала из класса при каждой удобной минуте и мчалась на половину великих князей. Ей хотелось увидеть красавца Чернышова.

Однажды ночью она сказала Маше, закрывшись с головой одеялом:

— Его арестовали, посадили в камеру…

Маша недовольно пробурчала что‑то в полусне. Ей уже надоели эти еженощные излияния. Она и не догадывалась, что сердце старшей сестры поразила любовь.

А Анюта все время приносила новости о Захаре. Он сослан, он уже никогда не будет стоять на часах у двери в опочивальню великой княгини, он уже никогда не появится на половине великих князей. Маше непонятны были волнения сестры, и она, повторяя Анютины слова, шептала ей:

— Молчи, молчи. Разве ты хочешь, чтобы тебе отрезали язык, как фрейлине Лопухиной?

Они еще знали мало, но двор уже придавил их своими тайнами, раболепием и вырабатывал у них привычку скрытничать, никому не доверять, делиться своими маленькими тайнами только друг с другом.

Маша и Аня часто вспоминали покойную мать, искали блаженную Ксению, но никто не слыхал этого имени, и сестры решили, что это какая‑нибудь святая из других стран, которую они не знали…

Кочующий двор Елизаветы часто отправлялся в путь, и девочки ездили вместе со всеми, догоняя роскошные кареты императрицы, ее торжественные выезды. Богородицыны дети привыкли к таким поездкам.

Непоседливый характер Елизаветы не позволял ей оставаться на одном месте долее нескольких минут. Даже в церкви для нее постоянно ставили несколько тронов, потому что она не могла долго быть на одном и том же месте в течение длинных церковных служб. Но и в обычные дни она то и дело срывалась с насиженного места и переезжала. Сегодня она завтракает в Петергофе, через день обедает в Кронштадте, назавтра приезжает в Царское Село, ужинает в Петербурге, а потом со всей свитой отбывает в Стрельну или Гостилицы. Комнаты дворцов и парадных покоев словно давили ее — она любила ширь и просторы, водила со своими девушками и фрейлинами хороводы на широких берегах Невы, покрытых травой и мелкими невзрачными цветочками, каталась на лодках в Александровской слободе на прудах, в которых некогда Иван Грозный топил свои жертвы.

Утомившись, она приказывала стелить ковер, бросить на него подушки, и тогда наставала очередь Аннушки и Машеньки обмахивать царицу опахалом, чтобы не дай бог какая шальная муха не села ей на широкий короткий нос. И не дай бог открыть рот во время этого послеобеденного сна — тут уж виновной приходилось плохо. Девочки старательно выполняли все обязанности, и вот уже несколько месяцев не случалось им выводить из себя грозную государыню. Может, их необычайная судьба заставляла сдерживаться Елизавету, но императрица неизменно обращалась с ними ласково и приветливо. Но это летом. А зимой девочки учились танцам и языкам, другим наукам, необходимым при дворе, и скоро уж сама государыня проверяла их знания.

Читали и писали они бойко, и нередко им приходилось читать книжки самой императрице. Впрочем, Елизавета сама не любила читать и даже не любила слушать чтение. Она предпочитала рассказы и сказки многочисленных приживальщиц. И среди этих женщин было много действительно настоящих мастериц. И русские народные сказки, и всякие другие слушала императрица с огромным интересом и заставляла по многу раз повторять их. Текла и текла размеренная речь рассказчицы, а другая женщина в это время почесывала императрице пятки — очень любила Елизавета этот вид массажа.

Целый штат чесальщиц заведен был у Елизаветы. И высокого этого поста добивались многие. Родная сестра фаворита Ивана Шувалова — Елизавета Ивановна одно время была любимой чесальщицей императрицы. Она не только делала свое дело, но и успевала шепнуть на ушко императрицы какую‑нибудь просьбу, оказать милость кому‑нибудь из придворных. Ее влияние на Елизавету было очень сильным, и иногда эта простая вроде бы чесальщица пяток свергала министров и отсылала послов других государств. Недаром называли ее настоящим министром иностранных дел. Сама жена великого канцлера Воронцова играла одно время ту же роль. Она сильно благоволила Англии, потому что английский посланник Кейт снабжал ее деньгами. Недаром забеспокоился французский посланник маркиз Лопиталь и стал искать подход к этой сребролюбивой чесальщице. Ее советов и наветов слушалась государыня больше, чем своего угрюмого министра Бестужева.

С этим влиянием приходилось бороться канцлеру, принимавшему самое деятельное участие в европейской политике, сталкивавшему лбами великие державы и мелкие страны.

Чесальщицей при императрице была и жена Петра Ивановича Шувалова, которую сама Елизавета за злобность и вздорность называла хлоп–бабой. И дипломатический корпус Европы должен был считаться с женщинами, умевшими настроить Елизавету против той или иной страны мелочными замечаниями, вроде того, что на английском посланнике даже камзол без единой складочки, а француз совсем распустился — на пятке у него дырка в чулке. Казалось бы, какие мелочи, но Елизавета запоминала их и смеялась над ними, невольно переставая симпатизировать тому или иному двору.