Панин облегченно вздохнул.

— Карета заложена? — быстро спросил он.

— Доедем на моем возке…

Панин подошел к постели наследника.

— Великий князь, — торжественно произнес он, — вставайте, нынче у нас очень трудный день…

Павел вскочил, он всегда вставал быстро, словно боялся проспать какое‑либо событие.

— А где же куафер? — спросил он.

— Сегодня делать туалета не будем, — ответил Панин, — карета нас ждет…

Мальчик растерянно провел рукой по волосам. Никогда еще не приходилось ему бывать на людях без буклей. Но потом обрадованно махнул рукой и через минуту, одетый в наброшенную на плечи взрослую шинель, уже спускался по ступеням к ожидавшему их возку.

Федор Орлов нахлестывал лошадей, а Панин, держа за руку Павла, торжественно и тихо говорил ему:

— Ничему не удивляйтесь, держитесь спокойно, как я учил вас. Выдержка и спокойствие — незаменимые вещи для хорошего императора и хорошего солдата.

Павел взглянул на своего воспитателя. Он словно подрос, стал серьезным и сосредоточенным.

На площади пришлось остановиться. Она была запружена народом. За гвардейцами, окружавшими ее, теснились армейские полки, кричали и размахивали листами манифеста газетчики, толпились горожане, разбуженные шумом, а на крышах и заборах уже чернели гроздьями мальчишки. Листки манифеста падали в толпу, люди хватали их и пытались прочесть, но шум и толкотня сбивали их с толку. Никто не понимал, что происходит.

Панин с Орловым, держа за руки Павла, быстро проталкивались к собору. На ступенях его стоял статный, красивый Григорий Орлов, возвышаясь над толпой, и беспрестанно кричал:

— Ура матушке–императрице Екатерине!

Крик его подхватывали солдаты и гвардейцы, и многоголосое «Ура!» разносилось в прозрачном утреннем воздухе, как набат.

Григорий Орлов увидел Панина, зычно крикнул:

— Дорогу наследнику престола цесаревичу Павлу!

И тише добавил, адресуясь к Никите Ивановичу:

— За мной — сила. А кто помянет о регентстве, задавлю своими руками…

Толпа раздалась, Панин с Федором Орловым и Павлом, которого они держали за руки, быстро прошли к ступеням, поднялись на паперть, а затем протиснулись в церковь.

Она тоже была полна народу.

Присягали Екатерине на верность, целовали у нее руку, она стояла на амвоне вместе со священниками, одетыми в парадные золоченые ризы. Панин пробрался к амвону, потянул за руку Павла, и тот стал рядом с матерью. Одетая в скромное темное платье, Екатерина вся сияла радостью и счастьем. Увидев Павла, она нагнулась к нему, поцеловала и с трудом взяла на руки. Ой был уже слишком тяжел — ему исполнилось восемь лет.

— Благодарю, — выдохнула она одними губами Панину. Поставила Павла на ноги и снова начала принимать присягу. Шли и шли люди нестройной толпой, наскоро целовали крест, который держал священник и прикладывались к руке Екатерины.

Панин поймал один из носившихся в воздухе листков. То был Манифест о восшествии на престол Екатерины. Наследник ее Павел был упомянут как цесаревич, а Екатерина становилась самодержицей всероссийской.

Панин протиснулся к Екатерине.

Он поцеловал ей руку, уже вспухшую от множества прикладываний, и, подняв голову, спросил:

— Почему не упомянуто о регентстве?

— Разумовский давно отпечатал. Напрасны беспокойства, Никита Иванович, Павел — наследник, а будет совершеннолетним — станет править вместе со мной…

Но Павлу пришлось ожидать этого долгих тридцать четыре года…

Странно, почему он, прожженный дипломат, ловкий и хитрый политик, поверил тогда Екатерине? Впрочем, не мог же он встать рядом с ней и требовать регентства — толпа сразу смяла и задушила бы его. Но Павел сохранил свой статус наследника — в манифесте о восхождении на престол Петра ни Екатерина, ни Павел не были даже упомянуты, и Никита Иванович со страхом ждал, когда же Петр объявит о низложении Екатерины и Павла. Да, тут приходилось выбирать из двух зол меньшее — либо отречение Павла, либо объявление наследником. Выбирать, правда, не приходилось — Екатерина все давно решила. Но Никита Иванович был рад и тому, что Павла объявили законным наследником престола — то двойственное положение, в котором мальчик оказался при Петре, угнетало и беспокоило его. Пока что положение царственного ребенка упрочилось.

У Екатерины были и другие дети — Алексей, которого она родила два месяца назад от Григория Орлова и который воспитывался в семье князя Бобринского, тоже мог быть объявлен наследником. Она могла принести и других детей — молодая, здоровая, сильная женщина, способная рожать. Однако же объявила наследником Павла — некуда было ей деваться, Панин стоял за него горой, а за Паниным — группа родовитых, именитых сановников. И Екатерина страшилась.

Никита Иванович несколько поуспокоился. Что ж, пусть хоть и крохотная победа, но победа. А маленькие шажки делать легче и выгоднее, он давно уже убедился в этом.

Теперь дело за тем, чтобы обещания, данные лично ему, Никите Ивановичу, были исполнены. Будет Павлу шестнадцать — посмотрим, как станет действовать царица…

В Зимнем дворце, куда все отправились после наскоро проведенного молебна, стало людно, шумно и бестолково.

Однако Панин заметил, как разумно и успешно распорядились Орловы — Измайловский и Семеновский полки окружили дворец, заняли все входы и выходы своими караулами, а солдаты Преображенского и Кавалергардского полков стояли на часах внутри дворца. На площадях и прилегающих улицах расположились части лейб–гвардии, артиллерии и четыре армейских полка, составлявших петербургский гарнизон — Ямбургский, Копорский, Невский и Петербургский. Пехотные полки — Астраханский и Ингерманландский пришли к дворцу самыми последними — стояли они на Васильевском острове и командовал ими генерал Мельгунов — ярый приверженец Петра III.

Орловы сразу же распорядились послать на остров сильный отряд гвардии с артиллерией, чтобы пушками задержать переход этих двух полков с острова в город. Но не пришлось сделать ни одного выстрела — ингерманландцы и астраханцы сами арестовали своих командиров и присягнули Екатерине — воодушевлял их майор Василий Кретов, сторонник и друг Орловых. Через неделю Екатерина произвела его в полковники. Мельгунова посадили под арест, но он присягнул Екатерине уже после всех событий и был отправлен в украинскую армию…

Преосвященный Вениамин, архиепископ Петербургский, обходил войска и приводил к присяге — солдаты целовали крест и клялись в верности матушке Екатерине.

Вслед за Екатериной прибыл во дворец и Никита Иванович Панин. Царевич так и не успел сделать туалета — длинная ночная рубашка и ночной колпак составляли всю его одежду. Накинутая сверху шинель защищала ребенка от холода, но Павел все равно дрожал — от волнения, от необычайности происходящего — он уже понимал: происходит что‑то, впрямую связанное с ним, но еще не понимал, что мать отобрала у отца корону и посягнула на его права…

Екатерина снова вышла на балкон — теперь она показала всем солдатам ребенка. Громкое «ура!» было ей ответом.

Едва Павел показался с балкона, дрожа от утреннего холодка в длинной белой ночной рубашке и белом колпаке, Панин накинул на него шинель и унес на половину наследника. Там никого не было, ничего не оказалось приготовленным к прибытию мальчика из Летнего дворца в Зимний — слуги все разбежались поглядеть на дивное зрелище, никто ничего не предпринимал. Панин боялся, что Павел простудится и расплачется от обилия впечатлений, и потому поскорее уложил его в постель. Ребенок закрыл глаза и снова заснул. Он о чем‑то спрашивал, но Панин только махал рукой и бормотал:

— Позже, потом я все объясню…

Присев возле постели великого князя, он принялся читать составленный манифест:

«Божиею милостью мы, Екатерина Вторая, императрица и самодержица всероссийская и прочая, и прочая, и прочая…

Всем прямым сынам Отечества Российского явно оказалось, какая опасность всему российскому государству начиналась самым делом. А именно, закон наш православной греческой церкви перво всего возчувствовал свое потрясение и истребление своих преданий церковных, так что церковь наша греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона. Второе, слава российская, возведенная на высокую степень своим победоносным оружием, чрез многое свое кровопролитие, заключением нового мира с самым ея злодеем отдана уже в совершенное порабощение. А между тем внутренние порядки, составляющие целость всего нашего отечества, совсем испровержены. Того ради убеждены будучи всех наших верноподданных таковою опасностью, принуждены были, приняв Бога и его правосудие себе в помощь, а особливо видев к тому желание всех наших верно–поданных ясное и нелицемерное, вступили на престол наш всероссийской и самодержавной, в чем и все наши верноподданные присягу нам торжественную учинили. Екатерина».