— Что делать будем?
Никто ничего не ответил. Страшно было даже поглядеть в глаза друг другу — не хотели они смерти этой, да и не ко времени она была. Не устоялась еще власть императорская, чтобы в подножие ее класть кровь…
— Спрятать и никому не показывать, — тихо сказал Никита Иванович. — А в манифесте указать болезненную причину смерти. Император был слаб и телесно, и духовно…
Екатерина с благодарностью взглянула на Никиту Ивановича — он принял ее сторону и сторону Орловых. Опытный дипломат видел всю невозможность раскрытия тайны — Орловы владеют гвардией, за ними — сила, трон Екатерины пока еще не прочен. Сохранить его во что бы то ни стало Екатерине необходимо. Разумовский молча кивнул головой…
Принесли резную тяжелую дубовую шкатулку. Екатерина со значительным видом положила туда письмо, закрыла шкатулку на ключ.
— Никому ни слова об этом письме, — оглядел Никита Иванович присутствовавших за столом. Григорий сидел полуотвернувшись, поник головой, но Панин заметил на его лице скрытый проблеск радости — Екатерина свободна, а значит, он может стать императором…
«О нет, — ехидно дрогнуло в голове Панина, — Екатерина может царствовать, но графине Орловой императрицей не быть…»
Манифест по поводу смерти Петра III гласил:
«В седьмой день после принятия нашего престола Всероссийского получили мы известие, что бывший император Петр III, обыкновенным и прежде ему случавшимся припадком геморроидальным, впал в прежестокую колику. Чего ради не презирая долгу нашего христианского и заповеди святой, которою мы одолжены к соблюдению жизни ближнего своего, тот час повелели отправить к нему все, что потребно было к предупреждению следств, из того приключения опасных в здравии его и к скорому вспоможению врачеванием. Но к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца вчерашнего вечера получили мы другое, что он волею Всевышнего Бога скончался…»
В гробу Петр был черен, а шею его закрывал широкий шарф. На похороны императрица не пришла — сенаторы умоляли ее не быть на погребении.
В протоколе Сената записано:
«Сенатор и кавалер Никита Иванович Панин собранию правительствующего Сената предлагал: известно ему, что ея императорское величество всемилостивейшая государыня намерение положить соизволила шествовать к погребению бывшего императора Петра III в Невский монастырь, но как великодушное ея величества и непамятозлобивое сердце наполнено надмерною в сем приключении горестию и крайним соболезнованием о столь скорой и нечаянной смерти бывшего императора, так что с самого получения сей нечаянной ведомости ея величество в непрерывном соболезновании и слезах о таковом приключении находится; то хотя он, господин сенатор, почитая за необходимый долг, обще с господином гетманом, сенатором и кавалером графом Кирилою Григорьевичем Разумовским и представляли, что ея величество, сохраняя свое здравие, по любви своей к Российскому Отечеству, для всех ея истинных верноподданных и для многих неприятных следств, изволила б намерение свое отложить; но ея величество на то благоволение своего не соизволила, и потому он за должное признал о том Сенату объявить, дабы весь Сенат, по своему усердию, к ея величеству, о том с рабским своим прошением предстал. Сенат уважа все учиненные притом господином сенатором Паниным справедливые изъяснения, тот час выступя из собрания и пошол во внутренние покои ея величество и, представ монаршему ея лицу, раболепнейше просил, дабы ея величество шествие свое в Невский монастырь к телу бывшего императора Петра III, отложить соизволила, представляя многие и весьма важные резоны к сохранению для всех верных сынов Отечества ея императорского величества дражайшего здравия, и хотя ея величество долго к тому согласия своего не оказывала, но напоследок, видя неотступное всего Сената рабское и всеусерднейшее прошение, ко удовольствию всех ея верных рабов, намерение свое отложить изволила».
Смерть Петра произвела неизгладимое впечатление на все дворцовое общество. Одни, как Орловы, втихомолку радовались, полагая, что теперь‑то путь к вершинам славы им открыт, другие горестно качали головами: одно дело, когда Петр на престоле, царствует, от него одни стеснения и тяготы, совсем другое, когда он поменялся местами с Екатериной — теперь он жертва, теперь он гонимый, несчастный мученик да к тому же еще и убитый. Не хотелось ей проливать кровь в самом начале такого успешного вступления на престол. Но она вынуждена была покрыть Орловых, простить их, да еще и наградить — в их руках была гвардия, войска, в их руках пока что был самый ее трон, так нечаянно доставшийся ей…
Известили всех иностранных министров, находящихся при дворе, и в Европе гадали, какие шаги предпримет Екатерина во внешней политике: продолжит ли войну с Фридрихом, коль назвала его в манифесте злодеем?
Никита Иванович подсказал ей выход — простой и естественный. Надо разорвать с Фридрихом мирный договор, то есть отменить принятое Петром решение, но войну снова не начинать — Россия истощена, эти семь лет легли тяжким бременем на народ, казна пуста, то и дело приходится прибегать к иностранным займам. Но тянуть Дело до тех пор, пока не возвратятся те войска, которые отправил Петр в распоряжение Фридриха — то был корпус генерала Захара Чернышова.
Екатерина и сама понимала, что продолжать войну не имеет смысла. Все уже для России потеряно было с заключением мирного договора, Петр даже вернул Пруссии Восточную Пруссию. Что ж, потерянное не вернешь, что с воза упало, то пропало. Конечно, хотелось бы владеть этим куском земли, с немецкой педантичностью приведенной в порядок, но снова проливать кровь из‑за него не стоит. Не стоит и воевать за Шлезвиг. Дания сможет приобрести эту страну, такую ей дорогую, за шесть снаряженных кораблей. К сожалению, этот совет Никита Иванович подал Екатерине зря — Дания так никогда и не доставила России эти шесть кораблей и приобрела Шлезвиг задаром. Впрочем, по прошествии времени, рассуждал Никита Иванович, зачем нам нужна эта часть немецкой земли, такая далекая и к тому же оторванная от России многими границами?
Корпус Чернышова вернулся в Россию нескоро. До его возвращения тянула Екатерина с расторжением мирного договора. Но вот русские перешли границу, и на следующий же день барон Гольц был выслан из России и повез в Берлин депешу — мирный договор разрывается, и Россия более не союзник Пруссии…
Оставила Екатерина в силе и инструкцию, данную майору Савину о безымянном узнике — содержать его снова в Шлиссельбурге, но из Кексгольма провезти через деревню Мурзинку — Екатерина хотела увидеть бывшего императора, возведенного на престол в двухмесячном возрасте. Потом она рассказала Панину о своих впечатлениях:
— Очень похож на Петра III, сыт и одет, прекрасно знает, кто он такой, и забот с ним еще будет много.
— Одну строчку добавьте к старой инструкции Петра, — посоветовал Панин, — буде кто решится вызволить его из крепости, живым в руки не отдавать.
Он еще помнил, как именем Иоанна хотела Ловиза Ульрика Шведская поднять бунт в России, чтобы сделать послушной свою соседку: ей льстил свой царь на троне могущественной России и покорение безо всякой войны северного врага. Он приложил тогда, в Швеции, немало сил, чтобы сплести огромную сеть, в которую и попалась Ловиза. Елизавета еще тогда пригрозила ей оружием и даже послала к Стокгольму эскадру. Корабли поманеврировали перед шведскими шхерами и, когда инцидент был исчерпан, спокойно удалились.
Он понимал, что иметь под боком такую фигуру — это всегда повод к заговору, к интригам соседей, враждебных России. Ему это было не нужно. Ему нужно было только одно, — так закрепить власть в России, чтобы она ограничивалась, как и в Швеции, но без тех склок и раздоров, что царили в шведском ригсдаге. Он мечтал об императорском совете, и д’Аржанто не так уж был не прав, говоря о конечных целях Панина. Да, ему нужно было, чтобы Россия встала на путь постепенных реформ, чтобы кончилось это проклятое раболепство, чтобы не приобретали власть над государем фавориты, а серьезные и важные мужи могли подсказывать государыне, решать вместе с нею государственные дела, чтобы случайное нашептывание любимчиков не влияло на жизнь и судьбу Отечества. Свободные крестьяне, как в Швеции, виделись ему, но он хорошо понимал, что дворяне сметут такую власть, которая даст крестьянам свободу. Рабство в крови у русского народа, сколько веков привык он кланяться, его в свободу и калачом не заманишь» но когда‑то же надо начинать…
