Екатерина долго раздумывала над словами Никиты Ивановича.
— Хорошо там, где нас нет, говорят русские, — заключила она.
— А голландцы добавляют — возле маяка темнее, чем вдали от него…
— А ведь там ты, Никита Иванович, занимался шпионажем в пользу России, — расхохоталась Екатерина.
Никита Иванович пожал плечами.
— Великий полководец нашего времени, с кем мы имеем несчастье сражаться, Фридрих Прусский часто говаривал: впереди французского маршала Субиза идет сто поваров, а впереди меня сто шпионов…
Екатерина внимательно посмотрела на Панина. Густая краска медленно залила ее щеки, она уткнулась в тарелку и не продолжила разговор.
Был это намек ей, великой княгине, что она шпионила в пользу Фридриха, что она способствовала тому, что русская армия отступала при всех своих победах? Или это просто разговор? Как бы то ни было, она поняла, что Панин — очень проницательный человек и лучше записать его в число своих друзей, нежели врагов.
— Прощай, великий князь, — расцеловала она на прощанье белокурую головку сына, — слушай Никиту Ивановича, очень умный он человек…
— Благодарю вас, — склонил голову Никита Иванович.
Никита Иванович тоже раздумывал о великой княгине. Хороша, ничего не скажешь, да и умом, видно, Бог не обидел, коли завела речь не о нарядах, тряпках и игрушках, а о государственном устройстве Швеции полюбопытствовала. Впрочем, слухи о скандальном поведении великой княгини дошли давно и до ушей Никиты Ивановича. Знал, что у нее новая пассия — великан с головой ангела, Григорий Орлов. Он знал, что весной 1759 года прибыл в Петербург граф Шверин, флигель–адъютант прусского короля, взятый русскими в плен в битве при Цорндорфе. Его встретили здесь, как знатного иностранца, приехавшего посетить столицу и посмотреть достопримечательности. Для простой формальности к нему были приставлены два офицера в виде стражи. Один из них и был Григорий Орлов. В битве при Цорндорфе его три раза ранили, но он не ушел с поля боя. Фантастически храбрый, верящий в свою счастливую судьбу, высокий, красивый, как Аполлон, с правильными и нежными чертами лица, он одарен был силой Геркулеса. Был способен скатать в рулон и снова раскатать серебряную тарелку. Но вел разгульную жизнь, как и другие его братья, служившие в гвардейских полках. Все время проводил в игре, попойках и ухаживаниях за первой встречной. Приключений жаждал со страстью и жил в каком‑то непрерывном безумии. Всегда готовый к ссоре и к тому, чтобы снести голову обидчику, он, не задумываясь, ставил на карту свою жизнь, когда другой расплаты не находилось. Терять нечего, Григорий не имел ни состояния, ни родовитости. В Кенигсберге, где он пребывал с Войсками, надолго запомнили его пирушки и безумные приключения, драки и ссоры, повергавшие в шок почтенных бюргеров. За свое молодечество и удаль получил Орлов место адъютанта Петра Ивановича Шувалова — на глазах всего знатного Петербурга.
К стыду своему узнал Никита Иванович, что его сестра, бывшая замужем за князем Куракиным, истинно русская красавица и почтенная скромная женщина, увлеклась Орловым. А гвардеец не привык делать тайн из своих любовных приключений. Пятно грязи легло на репутацию сестры. А Орлов уже наметил себе жертву повыше. Очертя голову, бросился он в объятия великой княгини, и скоро во всех гвардейских полках уже соединяли их имена. В полках боготворили Орловых за смелость, безумство и молодеческую удаль.
Никита Иванович возненавидел Орлова. Ему претили эти безумные выходки, выставление напоказ своих любовных связей, претила грубость и дикость необразованного и неумного мужлана. Но он был принужден скрывать свои чувства. Панин хорошо владел собой, ничем не показал, что знает альковные тайны великой княгини, и даже намеком не позволил оскорбить ее.
Как права была Елизавета! Екатерина позволяла себе открыто разъезжать с Григорием в коляске по городу, принимать его в своей резиденции, город с изумлением толковал об этой связи и о странном поведении супруга Екатерины. Но тому ни до чего не было дела. Как раз в это время он увлекся новой фавориткой — Елизаветой Воронцовой. Ее в шутку как‑то назвала Елизавета мадам Помпадур.
Так что времени для общения со своим отпрыском не хватало ни у отца, ни у матери. С грустью глядел Никита Иванович на белокурую головку своего Воспитанника и припоминал слова, сказанные ему Елизаветой.
«Как тесен мир», — думал Никита Иванович. Сестры Воронцовы были ему племянницами по какой‑то дальней линии. Старшая, Мария, вышла замуж за графа Бутурлина, средняя, Елизавета, мечтала о браке с великим князем, а у младшей, княгини Дашковой, квартировал Панин по приезде в Петербург. Теперь ее в столице не было, она поехала повидаться со своей свекровью в Москву, и Панин пользовался апартаментами Дашковых. Тут у него и роскошный кабинет, и изрядная столовая, и громадная опочивальня, и комнаты для слуг. Своего повара Панин вывез из Швеции и, когда ему не случалось обедать во дворце, лакомился такими блюдами, которые в высшем петербургском обществе еще оставались неизвестны. Привез он и картофель, о котором здесь еще не слыхали, а в Швеции, вывезенный из Ирландии, уже давно был известным кушаньем.
Он слышал, что великая княгиня и его племянница Екатерина Дашкова подружились, и Панин со страхом ждал приезда хозяйки. Какова‑то она, не так ли развращена, как Екатерина? Происхождением Бог не обидел Екатерину Дашкову. Славный клан Воронцовых насчитывал столько поколений, служивших царю и Отечеству, что и не сосчитать. Имена Воронцовых еще в XV столетии упоминались, как покрывшие себя славой в сражениях с могущественной Литвой, грозным Крымским ханством. А дипломату из рода Воронцовых боярину Михайле Воронцову пришлось провести немало месяцев в заточении, в замке Або в Швеции, куда он был послан с дипломатической миссией. Никита Иванович видел и камеру, где содержался его знатный родственник, когда находился в Швеции. Боярин Михаил Воронцов стал поручителем завещания великого князя Московского Василия III, передававшего престол малолетнему сыну своему Ивану, которого впоследствии вся Европа назвала Грозным, а брат Михаила — боярин Федор–Диомид — стал воспитателем юного царя. Причуды и нелепые детские оплошности уже тогда странного юного самодержца стоили ему головы — боярин Федор–Диомид был обвинен в покушении на полноту самодержавной власти. Его сын также подвергся монаршей опале и был обезглавлен, хотя второй сын сложил голову на ратном поле под знаменами Ивана Грозного.
Так что родовитостью и древностью своих предков могла бы похвастаться Екатерина Дашкова, в девичестве Воронцова. Но и самой ей очень повезло — крестной матерью ее стала Елизавета, а крестным отцом — нынешний великий князь Петр Федорович.
Но ведь родовитость и древность великих предков еще не избавляют от глупости. Михайла Воронцов, ставший после Бестужева великим канцлером, был до крайности глуп и туп, а любимая двоюродная сестра Елизаветы из рода Скавронских Анна Карловна, супруга Михайлы Воронцова, так и не научилась русским привычкам и обрядам, страдала от жестоких морозов и скуки высшего общества, болезненно и грустно воспринимала все происходящее и тихонько умирала во дворце сиятельного мужа, извлекшего все выгоды женитьбы для одного себя.
Отец Екатерины Роман Воронцов не слишком много внимания уделял детям — игра в карты, женщины и вино составляли всю его жизнь. Трое детей — две дочери и сын Александр, разбросаны были по родственникам и друзьям, и, случалось, годами не видел отец своих отпрысков.
Какова же должна быть эта знатная подруга великой княгини, получившая в наследство и беспорядочность ума своего отца, и спесь родовитых предков?
С волнением ждал Никита Иванович родовитую хозяйку, заранее решая, как вести себя с племянницей Михайлы Воронцова, тупость и глупость которого он уже успел испытать на себе и потому презирал этот боярский род…
Но Екатерина Романовна оказалась много сложнее и интереснее, чем он предполагал. Невысокая и невзрачная, поражала она уродством. Черные испорченные зубы безобразили ее лицо, и без того покрытое мелкими оспинами, реденькие волосы, хоть и зачесанные в высокую прическу по моде того времени, были тусклы. Но зато глаза, маленькие, серые, поражали ясностью и проницательностью. Они глядели на человека так, что казалось, проникают до самой сути, до самой души и обнажают все скрытое. Вдобавок при первом же знакомстве с Дашковой уловил в ней Никита Иванович неподдельный интерес к истории, дипломатии, к государственной политике и безмерно удивился — откуда в этой избалованной вниманием и богатством восемнадцатилетней девочке такая прозорливость ума, такое богатство знаний и сведений, которые под стать лишь образованнейшему человеку.
