На глазах ребенка показались слезы. Уже давно, с месяц назад, все стращали его этим угрюмым стариком; И хотя Панин не походил на страшилище, созданное его воображением, Павел расплакался, вспомнив, как мамки и няни пугали его — все веселости кончатся, все резвости — Никита Иванович запретит…
Слезы катились в три ручья по бледным прозрачным щекам Павла, вздернутый нос покраснел. Никита Иванович, не ожидавший такого приема, едва нашелся.
— Взрослый мужчина не должен плакать, — сказал он суровым голосом, — а ну‑ка если б наши солдаты под Гросс–Егерсдорфом плакали, как бы они одержали победу над страшным Фридрихом?
Павел с любопытством взглянул на Панина. Он где‑то что‑то слышал о Гросс–Егерсдорфе, но что это такое, еще никак не мог понять.
— А хотите, ваше сиятельство, покажу вам, как бились наши солдаты и как бежал сам король прусский?
Мгновенно высохли слезы, и мальчик с любопытством и удивлением взглянул на воспитателя.
Никита Иванович взмахнул рукой, и тотчас трое слуг внесли в столовую три ящика.
— Поглядите‑ка, что я вам тут припас, — сказал Никита Иванович. Павел спрыгнул с высокого стула, на котором сидел за столом, и подбежал к ящикам.
Раскрыв один из них, он увидел целую гору больших оловянных солдатиков, раскрашенных в цвета прусской армии — грубые сапоги, зеленые мундиры, пудреные косицы за спиной, ружья у ноги.
— Таковы солдаты Фридриха, — подошел к сундуку и Никита Иванович, а вот наши…
Крышка второго сундука откинулась, и взору маленького великого князя предстала русская армия, одетая на манер французской — нарядные красные камзолы, парики, изящные башмаки, ружья у ноги.
— А что в третьем? — робко спросил Павел у страшного старика.
— А тут диспозиция, то бишь кусты, болота, крепости, деревни.
— А у меня тоже есть гренадеры и солдаты, — похвастался Павел. — Только на них литеры, я по ним читать учусь…
— Молодец, ваше сиятельство, — одобрил Никита Иванович, — ну что, устроим Гросс–Егерсдорф?
Павел захлопал в ладоши.
Михайло Ларионович и Иван Иванович давно удалились, няни и мамки тихонько сидели по углам, а Никита Иванович и Павел играли в сражение. Никита Иванович все время по ходу дела расставлял русских солдат и пруссаков и объяснял диспозицию боя. Пушечки с ядрами то и дело стреляли, солдаты падали, а из‑за перелеска выскакивала конница Третьего Новгородского полка и мчалась на пруссаков.
Павел был покорен. При расставании уже не лил слез, а спрашивал, скоро ли придет Никита Иванович и еще покажет ему Гросс–Егерсдорф…
Перед уходом Никиты Ивановича Павел ждал с замиранием сердца, что «угрюмый старик» заберет с собой и три заветных сундука. Но Никита Иванович погладил Павла по белой головке и ласково сказал:
— Этих пруссаков и русских солдат я привез из Швеции. Там умеют выливать солдатиков из олова, а когда оно застынет, раскрашивают. Это мой вам подарок в знак нашего знакомства…
Павел бросился к Никите Ивановичу и обнял его ноги.
— Ну–ну, — притворно–серьезно сказал Никита Иванович, — поблагодарите, как вас учили…
И Павел бойко сказал слова благодарности на французском языке.
Когда дверь закрылась, Павел бросился к сундукам и принялся расставлять солдат. Но одному делать это было скучно, и он пожалел, что старик ушел, не ползает вместе с ним на коленях по полу, не палит из пушечек и не кричит во все горло «ура!». Он с нетерпением ждал своего соратника по военному делу…
Но на другой день Никита Иванович объявил, что они идут гулять по саду. Тщательно завитый и одетый, словно взрослый кавалер, Павел держался за руку Никиты Ивановича. Они степенно шли по дорожкам, и почти с каждым из встречавшихся кавалеров и дам Никита Иванович раскланивался и приглашал к столу великого князя. Павел дичился, прятался за спину Панина и не хотел никому подавать руки. Он привык гулять в сопровождении нянюшек и не видел столько незнакомых лиц. Никита Иванович ласково представлял ему встречающихся и объяснял Павлу, кто они, какие звания и награды имеют…
Пышный обед, за которым сидели многие из встреченных в саду дам и кавалеров, был для Павла в тягость. Он не привык к такому многолюдью за столом, дичился, неверно употреблял куверт [13], но Никита Иванович так ласково и любезно поправлял его, что Павел то и дело взглядывал на старика, бывшего совсем не угрюмым, а близким и родным…
А потом, в один из праздников, был во дворце большой бал. Елизавета пожелала на нем присутствовать, несмотря на боли в ногах и глубокую грусть при взгляде на свое отражение в зеркале.
Никита Иванович подвел своего подопечного к креслу императрицы и тихонько сказал ей:
— Товарища ему надо по играм, ученью. Все один да один. Диконек для своих лет…
Елизавета понимающе взглянула на Никиту Ивановича:
— Сделай милость, не докучай мне такими вопросами. Ты — воспитатель, вот и воспитывай. Думаешь, что товарища надо — найди. Что, нет у нас такого возраста да породовитей?
Никита Иванович обрадовался:
— Только прикажи, матушка–государыня, все сделаю…
— Вот и делай, — отвернулась Елизавета. Она погладила Павла по голове, прижала его к сердцу:
— Внука моя ненаглядная, бесценный мой князь великий. Чем утешил тебя Никита Иванович?
— Он мне подарил три сундука солдат, — выпалил Павел, — мы с ним играли в Гросс–Егерсдорф…
Елизавета еще поцеловала внука и встала с кресла:
— Пойду я, пусть веселится народ, а мне пора на боковую…
Она ушла без предупреждения и без всякого сопровождения — не любила, когда точно соблюдался этикет на балах. Уж на официальных представлениях иностранных послов — ладно, а так, пусть все по–домашнему…
Товарища детских игр и учебы Никита Иванович подобрал Павлу сразу. Один из сыновей его сестры, бывшей замужем за князем Куракиным, достиг того же возраста, что и Павел, был смышленым и бойким мальчишкой, свободно болтал по–немецки и французски, читал и писал. Будет им соревнование, кто лучше и больше напишет и прочтет, кто дальше кинет мяч или пробежит резвее… И не представлял себе даже в мыслях Никита Иванович, на что обрек он родного племянника, какое беспросветное существование выбрал для него. Сестра со слезами на глазах кинулась на шею брату:
— Никита, честь‑то какая…
Муж, флегматичный и дородный князь Куракин, тоже покряхтел:
— Обо всех‑то ты своих родичах заботишься, Никита…
Один только Саша был не только недоволен своим назначением в сотоварищи великому князю, будущему императору, но не раз и не два втихомолку поплакивал. Вдали от родных сестер и братьев, вдали от матери и отца познал он трудную науку услужения и угождения, несправедливости и жестокости.
Он разделил с великим князем детскую комнату, но игрушки (у Павла было их великое множество) великий князь ему не позволял трогать. К ним приставлен был особый слуга, чтобы пробовать кофе или чай, подаваемый на стол. Павел приказал делать это Саше, чтобы поглядеть, как тот будет умирать, если кофе отравлен. Он с самого детства боялся этого. За все шалости и гадости, творимые великим князем, отвечал он, князь Куракин, расплачивался за то, что не давал списывать задание синяками и щипками, не раз бывал напуган до смерти неожиданно зажегшимся перед самым его носом бенгальским огнем или взрывающейся петардой. И по ночам тихонько плакал в подушку — громко плакать ему возбранялось. Не обо всех шалостях и жестокостях великого князя говорил он Никите Ивановичу, ибо тому пришлось бы горько пожалеть, что выбрал он такую судьбу племяннику.
На упреки и сетования великий князь гордо отвечал:
— Он просто князь, а я великий князь…
Никита Иванович завел и ведомости, печатный листок, чтобы не только поощрять, но и устыжать великого князя. Ведомости эти содержали сведения только об одном: как учится великий князь, какие успехи он делает, в какие игры играет и как достигает успехов.
Из ведомостей этих выходило, что вся страна живет только одним желанием — узнать о здоровье, усердии и просвещенности его высочества, правнука Великого Петра. В них говорилось, что «нельзя ничему утаиться, чтоб его высочество ни сделал. Можно смело сказать, что за поступками его высочества столько шпионов, сколько людей в Петербурге: все стараются всякими образами сведать, что великий князь делает, чтоб потому рассудить могли, какого он нрава. Гренадеры, стоящие в карауле, портные работники, призванные зашивать порванные сукна, обойщики, обклеивающие дворцовые стены, повара, истопники, дворники, садовники, столяры, плотники, маляры, заезжие и приезжие крестьяне — все, все передают новости о его высочестве».
