Грязный и неухоженный был городок. Петр строил его по образцу чухонско–немецкому, старательно разделяя прямыми, расходящимися от центра лучами улицами, но его последователи не очень‑то соблюдали прямоту и строгость улиц, ладили дома как попало, как Бог на душу положит, то выдаваясь почти на середину, то западая далеко вглубь.
Что и говорить, невеселое и жалкое это было зрелище. И веселили глаз только купола Петропавловской крепости и ярко белевшая колокольня ее собора, плавно расположились вдоль берегов дворцы фаворитов да знатных людей. Зато из кабаков высыпали толпы бездельников и горьких пьяниц.
И все‑таки было какое‑то бледное очарование в этом северном городе, зимой прикрывающемся пеленой снега, а летом ярко зеленеющей прямо посреди мостовых травкой.
Никита Иванович любил этот недостроенный и неухоженный город. Он был представлен ко двору совсем еще мальчишкой, помнил давно забытые, скучные и страшные ассамблеи Петра, тяжелые и пышные, давящие тоской и ужасом куртаги Анны Иоанновны и веселые, привольные балы Елизаветы.
Что ждет его в далекой Дании, куда отправила его всесильная рука временщиков и фаворитов, где еще найдет он тихий, милый сердцу уголок, как в его родимой Везовне, родовом сельце Паниных, кто скажет ему ласковое, улыбчивое слово, кто одарит его блеском таких же глаз, как у императрицы? Увы, она оказалась не всесильной самодержицей, тоже зависела от завистливых и корыстолюбивых приближенных, не властна была над судьбой и жизнью целого народа. К таким вот мрачным выводам пришел Никита Иванович за всю свою долгую дорогу и только на границе с герцогством Голштинским наконец оторвался от мучительно–горьких дум и стал приглядываться к местам, которые проезжал.
Он еще был при дворе, когда туда из Голштинии привезли худого, болезненного, угрюмого и грубого молодого герцога, объявленного наследником. Ему случалось не раз разговаривать с мрачным неучем, который должен был наследовать российский трон. Никите Ивановичу удавалось изредка разговорить Петра (такое имя дали ему при переходе в православие), и тогда его поражала затаенная и нежная любовь рано осиротевшего мальчика к своей родине — Голштинии. Он удивлялся тогда, как можно уже в одиннадцать лет так страстно томиться тоской по родине, говорить о ней часами, превознося ее красоты и изобилие…
Вот только теперь он стал понимать этого мальчугана, волею судеб оторванного от родной страны. Никиту Ивановича тоже мучили эти щемящие воспоминания, и хотя, казалось бы, ехал он в благоустроенную Европу, а вот, поди ж ты, тоска щемила и щемила его сердце.
На границе ждал его полосатый шлагбаум, усердные, Ловкие и подтянутые солдаты с тощими косицами, припудренными мукой.
А потом потянулись ухоженные поля, каждый клочок которых был обработан искусной и умелой рукой, четко и ровно подстриженные деревья и придорожные кустарники, хорошо укатанные дороги и ровненькие, как по линеечке, улицы мелькавших селений. У каждого дома с острой покатой крышей небольшой садик, и пусть снег закрывает его нетронутой пеленой, можно понять, что по весне здесь распускаются цветы, спеет малина и смородина, вызревают яблоки и груши, ветки которых ровными узорчатыми шарами таращатся в бледное зимнее небо.
Конечно, прав этот мальчуган — чистота и порядок так резко отличны от города на Неве. И везде, где бы ни проезжал Никита Иванович, он с интересом и вниманием вглядывался в аккуратные ровные линии домов, в стрельчатые башни готических соборов, в деревянные кирки, каменные лютеранские церкви, городские ратуши, похожие на соборы. И снова и снова думал: «Прав Петр, прав, у нас нет порядка, у нас нет заботливой руки, как здесь, у каждого хозяина».
По Голштинии сопровождала карету Никиты Ивановича целая кавалькада конных кирасир. В каждом городе и селении его приветствовали бургомистры, надолго отрывая от дороги, угощали скудными бюргерскими обедами и расшаркивались в преданности и признательности великой русской императрице.
Никита Иванович даже подустал от славословий и приветствий, все чаще звал он Федота, едущего за ним в широких розвальнях, и просил отрезать кусок черного хлеба, посыпать солью и нарезать лучку.
Хоть и спешно собирался Никита Иванович, выехал, не успев как следует приготовиться к дальней дороге, но Федот, расторопный и ловкий малый лет тридцати, доставшийся ему в наследство от батюшки, позаботился обо всем. В его широких санях лежал большой запас провизии, и хотя гостеприимные немцы не давали отощать Никите Ивановичу и шестерке императорских коней, все‑таки нет–нет, да и хотелось ему побаловаться чисто русской кухней. Никита Иванович никогда не был особенно пристрастен к еде, но в дороге понял, что привычная с детства еда возбуждала в нем хорошее настроение и помогала переживать тяготы дальней дороги.
Еще одна граница, где не спрашивали бумаг, где дух свободы царил во всем. Начинался Шлезвиг — бывшее немецкое владение, отошедшее к Дании. Из‑за этого крохотного клочка земли велись войны, дипломатические споры, этому клочку земли завидовал и мечтал с детства вернуть Голштинии великий князь Петр, не забывавший своей родины и стремившийся к ней. Ему так и не удалось преодолеть в себе этой тяги к родной стране, и крохотная Голштиния с ее чистотой, порядком и экономной бедностью прельщала его больше, нежели широкая, просторная, хлебосольная Россия.
Никита Иванович поразился бурной жизни этого крохотного клочка земли. То и дело попадались навстречу упряжки сытых, откормленных коней, запряженных в добротные брички, проезжали возы с сеном и битой птицей, в полях работали люди в добротных одеждах, сгребая снег, готовя посев для жирных полей. Огороженные участки полей, стада, выбирающие из‑под снега зеленую траву, ухоженные чистые коровы, сытые, раскормленные лошади — во всем видел Никита Иванович достаток и хозяйственную заботу. В городках ему пришлось увидеть и местные ярмарки — строго поддерживался порядок, провизия и скот, ткани и одежда — все было добротным, продавалось дорого, и купцы не сильно торговались. Все было солидно, поставлено на широкую ногу. Никите Ивановичу захотелось, чтобы так было и в его нищей стране…
Чем дальше ехал Никита Иванович к Дании, тем все чаще выходил он из роскошного экипажа и вглядывался в страну, из‑за которой так долго и кровопролитно дрались соседи — голштинцы и датчане. Все меньше оставалось на полях снега, и проплешины черной, а кое–где и покрытой зеленью озимых земли выглядывали из‑под тонкой пелены белого полога. По тучным пастбищам, затянутым пожухлой и свежей травой, бродили целые стада откормленных коров, рыхлые комья взрывались свиньями, а на крышах добротных скотных дворов и мыз постаивали лохматые остророгие козлы, охраняя своих подруг с тонкой и шелковистой шерстью, бродивших внизу.
Равнинная, слегка всхолмленная местность не позволяла задерживаться глазу на каком‑нибудь одном взгорке. До самого горизонта убегала низинная плодородная земля, сейчас, в период самых сильных морозов в России, лишь кое–где прикрытая снегом. Никите Ивановичу было уже жарко в теплой бобровой шубе и такой же шапке, и он бросал шубу в темное и влажное нутро кареты и стоял на свежем ветерке, отдававшем рыбой и морем, подставляя лицо дыханию Балтийского взморья. Он вспоминал свои ранние годы в Пернове, когда целыми часами бродил по морским отмелям, собирая ракушки, выброшенные и обкатанные морем кусочки янтаря, или наблюдал за поспешным бегством маленьких черных крабов, торопившихся укрыться под громадными валунами от непрошеного посетителя.
Отряд конных рейтар, сопровождавший поезд русского посланника, выражал крайнее нетерпение, — им хотелось как можно скорее отделаться от службы на этой дороге, но командир их лишь тихонько покашливал в кулак, нетерпеливо посматривая на Никиту Ивановича.
А тот снова и снова вглядывался в туманную дымку истории Шлезвига.
Своим возникновением на крайнем юге Скандинавии Дания была обязана многочисленным готским племенам, заселившим Сканию, Феонию и Зеландию со всеми прилегающими островами. Только часть Ютландии не была занята ими, потому что там жило могущественное племя англов. Но англы ушли на север, на соседние острова, где расселились и заняли всю нынешнюю Великобританию. И тогда готы заселили всю Ютландию, которая и стала основой Дании. Река Эйлер, единственная река Дании, стала южной границей этого многочисленного и могущественного племени. Возведенная на ее берегах стена должна была обезопасить готов от вторжения соседей с земель Голштинии, дитмарской марки, чисто германских поселений. Племя готов рано создало себе репутацию пиратов, викингов. Снарядив корабли, викинги отплывали в соседние страны, поднимали на мачтах красные флаги в знак добровольного и мирного торгового сотрудничества, открывали торги, выменивая шкуры животных, кожи, масло на колониальные товары и ткани, на выделанные железные копья. А вечером спускали красный флаг и поднимали черный. Это означало грабеж, разбой, резню тех, с кем утром мирно торговали. Они шли убивать и грабить мирных жителей, захватывать их в плен. Нагруженные тяжелой добычей, корабли викингов отправлялись в обратный путь, проедали и пропивали добычу дома, а потом опять шли в торговый и разбойничий поиск. Иногда они захватывали мелкие селения, население которых не могло им сопротивляться, позже — города, а потом и целые страны.
