Он вернулся к холсту, согнулся в три погибели, рисуя что-то внизу.

— Но я от своих слов не отказываюсь. Если тебе нужно отдохнуть…

— Нужно, Гриша. Но одной. Понимаешь?

— А жаль. Моя компания тебе бы не помешала.

Он рисовал, пока не село солнце и не изменился свет. Тогда он выпрямился, оценил проделанную работу и удовлетворенно кивнул. Вымыл кисти, протер их тряпочкой и убрал в специальные коробки.

— Теперь я могу взглянуть?

От долгого сидения затекла шея и плечи, онемела поясница. Но результат того стоил. Алена смотрела на неоконченный портрет и нравилась сама себе. Подошедший сзади Кудинов обнял за плечи, откинул голову и поцеловал в губы.

— Ты мой ангел…

— Дай ангелу ключ от дома. И не вздумай приехать туда без предупреждения!

Алена переодевалась, тихонько посмеиваясь над Кудиновым. Он так старался, но желаемого не получил. Бедняжка! Лучше бы обратил внимание на Мимочку.

Ключ и адрес она положила в сумочку, но так пока и не решила, поедет в кудиновский дом или нет.

Если в подсобное помещение входил посторонний человек, Вадим начинал потеть. Противные ручейки пота стекали по спине, пропитывая форменную рубашку насквозь. Запах пота мешал работать. На Вадима начинали косо поглядывать. Он виновато пожимал плечами: болен, жар, потею. На самом деле это был не пот.

Так пахнет страх!

Вадим боялся. Впервые за последние годы он испугался, что его отыщут. Обложат со всех сторон, точно волка, и будут гнать, пока у него не вывалится язык. Но он не волк, а человек. Маленький, тихий, скромный человек. Приятный парень. Разве не так? Никто не должен подумать про него другое. Особенно женщины. Он так устал искать среди них свою Золотую Рыбку. Но мама ему поможет. Она ведет его по одной ей известной дороге к той, что успокоит сердце.

И кажется, его цель совсем близко.

Вадим думал об Алене. Вспоминал ее днем и ночью, глядя на черную ткань неба с булавочными головками звезд. У нее глаза зеленые… Он никогда не думал, что зеленые глаза у женщин — это так красиво. И волосы… Светлые, легкие, шелковые. Кожа гладкая, бархатистая, губы точно такие, какие ему хотелось бы поцеловать. Она не просто Золотая Рыбка — она вуалехвостка! И маме понравилась бы!

Чтобы получить благословение матери, он ходил на кладбище.

Многих кладбища пугают. Тишина, покой, молчаливые лица на памятниках. Они жили или все еще живут, как его мать?

Вадим отыскал могилу. Неподалеку было новое захоронение. Кладбище давно закрыли. Хоронили теперь только к родственникам. А если он умрет, кто его похоронит? Кто положит сюда, к маме? Он не хочет ни на другое кладбище, ни в безымянную могилу. Она поможет… Его вуалехвостка!

Вадим сел на железную скамеечку, косо врытую в землю — работали гастарбайтеры. Он сунул им пару тысяч за поставленную ограду, скамеечку и памятник — черную мраморную плиту.

— Здравствуй, мама.

Перед дощечкой с именем легли белые ромашки — живые. Он не выносил пластиковых цветов. Пусть мертвым дарят пластик, а живым, как его мать, дарят только живые цветы! А она так любила ромашки.

— Извини своего мальчика. Он плохо слушался и давно не навещал тебя. Но у него были дела…

Наклонившись, Вадим собрал траву и камни, отбросил в сторону. Над головой хрипло каркала ворона, нарушая его с мамой тет-а-тет. С елки за кладбищенской оградой отвечали еще несколько ворон. Раскаркались! Падальщицы. Он поднял пару комьев земли и бросил в птицу. Она улетела, возмущаясь на лету.

— Пошла, пошла…

Черная. Сыщик тоже снится ему в образе черной птицы, большой и страшной. Когда Вадим просыпается после таких снов, с его лба на подушку капает пот. Приходится долго мыться, обливаясь пахучими шампунями. Вот тогда-то он и выяснил, что страх пахнет потом, а пот — страхом.

— Мама, кажется, я нашел ее… Она очень красивая. Белокурая, с зелеными глазами. Она тебе понравится. И имя у нее красивое: Алена.

Вадим восторженно вздохнул. На миг показалось, что мать на фотографии в кругляше улыбнулась: благословила.

— Спасибо! Только знаешь, у нее есть мужчина — тип, который оскорбил тебя. Тот сыщик. Я обещаю, он пожалеет, что плохо себя вел. Я отберу у него самое дорогое: его женщину! Я уже почти придумал, как сделаю это. Мне нужно только немного свободного времени и капельку везения. Но ты мне поможешь, я знаю. Ты не оставишь своего неразумного мальчика, как была рядом до сих пор. Я чувствую твою руку и иду туда, куда ведешь меня ты!

К соседней могиле подошла старуха, запричитала, закрестилась. Ей не было никакого дела до Вадима, но она мешала. Мешала ее черная одежда, бахрома черного платка на плечах, седые космы. Дрожащей рукой она сметала с памятника сухие листья березы, зажигала и ставила свечку в красном плафончике.

— Уходи! — тихо шептал Вадим.

Словно послушавшись, старуха вскоре ушла.

Снова наступила благословенная тишина: он ждал знака от матери и знал, что получит его. Но пока что летали над головой самолеты, сбивая с мысли, да иногда проезжал трактор, чтобы выкопать новые могилы.

— Знаешь, мама, кажется, я научился бояться. Мне не нравится страх, он душит меня. Я не могу дышать и страшно потею. Где я ошибся, мама? С манекеном? Мне хотелось подшутить над ними.

Он сделал все очень аккуратно: унес со склада списанный манекен, который кто-то забросил в угол, одел его, приклеил волосы Анны, Ники и Веры. Вышло неплохо. Труднее всего оказалось найти подходящую коробку для манекена. Но он нашел — на складе, от мебели. Довез на попутке до брошенной больницы. Конечно, это было опасно. Его могли запомнить. Но он так ловко задурил водителю голову болтовней про ремонт! Сам развеселился.

Веселился и тогда, когда устраивал спектакль для Краснова: укладывал «жертву» поизящнее, резал жесткое горло, рисовал буквы и рассеивал «кровь». Главное, чтобы они поняли.

Ему повезло. Да ему в последнее время очень везло! Пока он раздумывал, как анонимно позвонить в полицию и намекнуть на серийного убийцу, появилась бомжиха. Она шла, тяжело отдуваясь, — волокла сумку с бутылками. Остановилась в соседнем помещении, и Вадим успокоился. Может, и ее включить в спектакль?

Бомжиха топталась, вытаскивая из карманов нехитрый ужин — недоеденный пирожок и полбутылки пива. Десерт — сигаретный бычок. Потом она принялась укладываться спать: стелила картон, приноравливалась лечь так, чтобы ноги не лежали на голом бетоне. И все что-то бурчала.

Вадим наблюдал за ней, раздумывая, как поступить. Потом тихонько подволок манекен так, чтобы не испачкаться в краске: ему еще возвращаться обратно.

Спрятавшись за угол, приподнял пластмассовую руку и тихонько позвал именем, которое первым пришло в голову:

— Прасковьюшка…

Бомжиха замерла, потом судорожно перекрестилась и икнула.

— Васьк, ты что ли? Вась…

Встав на колени, она поползла вперед. Вадим спрятался в темном углу, где было накидано какое-то тряпье и валялся грязный брезент. Бабка осторожно выглянула, увидела забрызганные «кровью» стены и заорала. Так громко, что Вадим смеялся и не слышал собственного смеха. Она еле-еле поднялась на ноги, пятясь, добралась до лестницы, скатилась вниз и побежала к трассе. Вадим выбрался из здания с другой стороны и кинулся к кустам боярышника. Только бы повезло! Пока что все выходило как по-написанному: бабуля сработала на отлично. Тормознула машину, заставила водителя позвонить в полицию. Пора было уходить. Но азарт оказался сильнее потливого страха, и Вадим дождался патрульной машины. А после ушел. Переоделся в новую одежду, забрал старую с собой и уехал на попутке. Он оставил Краснову «письмо» — если тот не дурак, то прочтет его.

Казалось, все прекрасно. Но близилась ночь, и Вадим начал переживать. Рыбок едва не забыл покормить. А они ждали, тыкались пучеглазыми мордами в стекло: Ванда, Зизи, Хельга.

— Плывите сюда, плывите, мои дорогие…

Неужели он прокололся?..