Пансионат, в который он имел путевку, оказался современным, похожим на аквариум зданием из стекла и бетона. Стояло оно на прибрежных песчаных дюнах, за которыми слышалось беспокойное Балтийское море. Все вокруг было заштриховано мелким въедливым дождем, порывистый ветер раскачивал гудящие сосны. Вот она — Прибалтика!

Евгений Максимович предъявил свою путевку дежурному администратору — блондинке с пышными формами и замысловатой прической, и она изобразила на своем лице безграничную радость, граничащую с восторгом, оттого, что судьба обрушила на нее это счастье — встретить и принять Евгения Максимовича Горяева.

— С приездом, дорогой Евгений Максимович! Здравствуйте в нашем доме! Садитесь, пожалуйста! Простите за нашу минимальную формальность, — сыпала она с прибалтийским акцентом и чуть протянула руку: — Если можно, паспорт на минуточку… — Заглянув в паспорт, она молниеносно произвела какие-то записи в книге, вернула Евгению Максимовичу паспорт, и снова ее лицо засветилось от счастья. Но тут же счастье словно померкло: — Весьма огорчительно, Евгений Максимович, но мы не можем предоставить вам отдельную комнату. Вот тут на вашей путевке сверху, в правом углу, стоит буква «С», это значит, что путевка семейная. Для семейных у нас лучшие комнаты на втором этаже с лоджиями в море — сами сейчас увидите, какая прелестная комната. Но номер вашей путевки 3207, а кто-то приедет с путевкой 3208. Пансионат заполнен до отказа, только вас и ждет та комната двадцать два. И тогда мы будем вынуждены подселить к вам… человека.

— А если это окажется дама? — спросил Горяев.

На лице блондинки застыл испуг, она сжала пальцами виски.

— Что тогда будет, представить не могу, — прошептала она.

Так смешно виделась Горяеву эта молодая женщина, он не понимал, что она учится вежливости и приветливости — наукам, к сожалению долго остававшимся неизвестными работникам обслуги.

Два дня, однако, никого не подселяли, и Горяев уже подумал, что его помощник не смог продать вторую путевку, и это значит — пропали деньги, но он будет жить один.

Меж тем погода продолжала хмуриться, то и дело занимался дождь, но и в дождь здесь было необъяснимо уютно, точно дождь и серое небо были задуманы при создании этой природы, как и одинаково наклоненные сосны на песчаном берегу.

Утром, спускаясь в вестибюль, чтобы купить газеты, Евгений Максимович подходил к администратору и спрашивал:

— Даму мне еще не приготовили?

Блондинка вскидывала глаза к небу, тут же опускала их долу и мелко трясла массивными плечами — это она так смеялась, ей сказали, что громко смеяться, находясь на службе, неприлично.

Евгению Максимовичу было скучновато. Пансионат заполняли люди или пожилые, или очень молодые, у всех у них сразу образовались и свои компании, и свое времяпровождение. Многие с утра уезжали: кто в город, кто на экскурсии или вечером — на концерт. Ездить со всеми, оставаясь одиноким, он не хотел. «Была бы со мной Наташа, — подумал он, — мы бы сразу подключились к молодежи, она это умеет…» Вспомнилось, почему она не поехала, и настроение испортилось.

В одной компании молодежи Горяев успел приметить девицу божественной красоты — последнее время ему стали больше нравиться вот такие худые, стройные, с осиной талией, постриженные под мальчика, со смелыми глазами. В компании она держалась как-то обособленно, и Горяев решил при первой же возможности заговорить с ней.

Такая возможность возникла утром — девушка бегала на междугородную звонить в Ленинград (в домах отдыха все знают всё друг про друга) и опоздала к отъезду в Ригу своей компании.

— Бросили вас… — посочувствовал Евгений Максимович.

— Глупо получилось, — вздохнула девушка. — И в Ленинграде ни до кого не дозвонилась, и ребята уехали.

— Едемте со мной, — предложил Горяев.

Девушка посмотрела на него с любопытством и, наверно, только сейчас отметила, что он недурен собой, вроде не нахал и не так уж стар…

— Вы когда едете?

— Хоть сейчас.

— А поезд есть?

— Зачем нам поезд? Мы возьмем такси.

— Ой, здорово! Мы, может, обгоним ребят и встретим их где-нибудь в магазине!

Поездка прошла весело. Лиля — так ее звали — купила все, что хотела, и даже больше, и, когда у нее не хватило семи рублей, Евгений Максимович охотно дал ей эти деньги. «Я верну, как только вернемся», — заверила Лиля. Горяев узнал о ней все, что его интересовало: ленинградка, живет в семье старшего брата, работает медсестрой в больнице и учится в медицинском институте на втором курсе… вроде бы не глупа, но культурой не блещет. А красива как богиня, держится без жеманства, и было видно, что она не зеленая девица с маминой грядки, верящая в то, что детей приносят аисты…

И наконец, Горяев в течение поездки не раз ловил ее красноречивый взгляд — он ей, кажется, нравился.

Обратно они возвращались поездом, в Риге найти такси оказалось невозможным. Но к обеду успели. В столовой она крикнула ему через весь зал: «Деньги сейчас принесу!»

— Двадцать вторая комната! — крикнул он в ответ. Вот он, пробный шар, — придет ли она к нему в комнату?

В своей комнате, к величайшему неудовольствию, он обнаружил все-таки появившегося обладателя путевки номер 3208. Черт бы его побрал! Но надо знакомиться и надо улыбаться… Они назвали свои имена обменялись рукопожатием. Сели каждый на свою кровать, друг перед другом, встретились взглядами и рассмеялись.

— У вас такое выражение глаз, будто я своим появлением вам помешал. Но ведь час-то мертвый… — Сандалов — это, конечно, был он — прищурил глаз и погрозил ему пальцем.

— Просто одна девушка должна принести мне деньги, которые я давал ей в долг, — неизвестно зачем разъяснил Горяев; впрочем, была все-таки мысль: не уйдет ли сожитель?

— Я могу однажды оказаться в такой же ситуации, — лукаво усмехнулся Сандалов. — И потому пойду погуляю — мертвый час в вашем распоряжении.

Сандалов встал и быстро вышел из комнаты.

«Симпатичный мужик», — подумал Горяев.

Но Лиля не пришла. Прождав ее почти весь мертвый час, Горяев вышел на пляж и сразу увидел своего сожителя, сидевшего на скамейке перед столовой. Он тоже увидел Горяева, замахал ему рукой.

— Как дела? Долг приняли?

— Не пришла…

— Вечное женское коварство, игра на нервах… Давайте пройдемся.

Они спустились по песчаному склону на пляж и пошли вдоль моря, которое чуть покачивалось.

— А тут, между прочим, пугливая администрация, — говорил Сандалов. — Я приехал, отдаю администраторше свою путевку, она глянула в нее и громко вздохнула: «Слава богу». Оказывается, она в страхе ждала, что с этой путевкой приедет женщина! Я ей говорю: ну а если женщина — что за беда? Наоборот! Так у нее чуть челюсть не отвалилась: как вы можете? Я-то, говорю ей, могу, а вот у вас, видно, дело плохо, но она не поняла, про что я… И стало мне скушно, как на лекции в Политехническом музее… о вреде пьянства.

— Это была путевка моей жены, мы сдали ее буквально накануне отъезда. Как она попала к вам? — поинтересовался Горяев,

— Я работаю в постоянном представительстве одной среднеазиатской республики, там и получил. Кто-то предложил ее нашему главбуху, а тот выразил заботу обо мне. А у меня как раз двадцать неотгулянных дней за прошлый год. А чего же не поехала жена?

— Теща заболела не вовремя.

Интонация, с которой Горяев произнес каждое слово, дала Сандалову довольно полную информацию, и он решил больше ничего о семье не выспрашивать.

Они шли по плотному после дождя песчаному пляжу и молчали. Евгению Максимовичу вспомнилось все предотъездное безобразие с тещей, и ему захотелось выматериться.

— Добрая теща — это чудо, которое надо показывать в цирке, — рассмеялся будто услышавший его мысли Сандалов, сам в это время думая, какая светлая башка у его друга Гонтаря, как она у него сразу сработала насчет путевки. Только вот справится ли он тут со своей задачей? Друг учил его — не лезь нахально ему в душу, не суй грубо ему под ноги свою инициативу, мягонько подскажи и смотри, клюет или не клюет?