Случилось это почти два года назад. Его тестю Семену Николаевичу Невельскому был объявлен выговор за срыв каких-то плановых сроков на стройке, и он был вызван в Москву для объяснений. В семье ничего об этом не знали. Он явился домой за полночь, его привел громадный дядька в брезентовой куртке и болотных сапогах. Семен Николаевич был пьяненький, глупо подмигивал выбежавшим в переднюю жене, дочери и зятю, тихо хихикал, и лицо его кривилось в дурацкой ухмылке.

— Ваш? — спросил дядька в брезентовой куртке. — А я, признаться, не верил, думал, песок сыпет про свои заслуги… Тогда бывайте здоровы. — И дядька ушел, не закрыв за собой дверь.

Первой опомнилась Ольга Ивановна — брезгливо обойдя мужа сторонкой, она закрыла дверь и стала распоряжаться:

— Женя, разденьте его.

— Наташа, приготовь ванну…

А сама села на стул и, разглядывая мужа, повторяла без конца:

— Боже, какой стыд… боже, какой стыд…

Семен Николаевич подчинялся безропотно, молча и все с той же дурацкой ухмылкой и подмигиванием…

После ванны его с трудом уложили спать.

В шестом часу утра Евгений Максимович проснулся от его голоса.

— Вылетаю сегодня в час дня… в час дня! — кричал он по телефону. — Значит, буду на месте около семи. К этому времени созовите начальников всех участков: буду делить на всех свой выговор, каждому — по заслугам. Передайте Бакулину, чтобы сегодня, самое позднее завтра, вылетел в Москву с полной документацией по жилищному строительству. Нам добавили денег. Последнее — передай Санникову, чтобы писал заявление по собственному желанию. За систематический обман руководства стройки. Понял? Все…

Он положил трубку, поворчал что-то про себя и, прошлепав босыми ногами на кухню, зазвякал посудой. Евгению Максимовичу вдруг захотелось поговорить с ним: то ли стало жалко тестя, то ли подтолкнула к нему еще не осознанная зависть…

И вот они вдвоем сидели на кухне, ели зажаренную Невельским яичницу с колбасой и тихо разговаривали.

— Каков я явился домой? — спросил Невельской. — Абсолютно ничего не помню.

— В общем, все было прилично и дисциплинированно, — рассмеялся Евгений Максимович. — После ванной, правда, буянили, требовали шампанского смочить выговор. А кто был этот великан в брезентовой куртке?

— Такой с жировиком на лбу? — оживился Невельской, видимо обрадовавшись тому, что помнит что-то… — Сиплый бас? Кулаки как чугунные горшки?

— Примерно… — смеялся Евгений Максимович.

— Вспомнил! Он вел меня домой? Значит, привел? Ах, молодец какой! Но кто он такой, понятия не имею. Я после заседания в министерстве сразу уехал на аэродром, хотел улететь, не заходя домой. Но не тут-то было — все мои самолеты уже улетели. Пошел я в буфет и хватил там почти что стакан коньяку. С досады — на коллегии мне выговор объявили. Справедливый и одновременно несправедливый. Бывают такие. Впаяли, одним словом. Девятый в моей строительной жизни. Почти юбилейный, так сказать… Ну вот, до следующего самолета целая куча времени. Думаю — надо все-таки заскочить домой. Вернулся в Москву. А таксист прихватил еще и того, с жировиком на лбу. Пока из Домодедова ехали, я с ним разговорился. Оказалось, он приехал с Дальнего Севера, где вкалывал на кооперативную квартиру. Приехал, а жена ушла от него к другому, верней, другого привела в их кооперативную только что отстроенную квартиру. Он с аэродрома позвонил ей на работу, и она все это ему выложила. Рассказывает, а сам плачет и вытирает слезы вот таким кулачищем. Теперь, говорит, еду в Москву, чтобы убить их обоих… Господи, думаю, а ведь убьет, в два счета убьет. Надо, думаю, его задержать, чтобы остыл. И я позвал его пообедать в гостиницу «Националь», где мы вашу свадьбу справляли. Он поначалу смущался своего вида, но когда я сказал официанту, что человек только что приехал отдохнуть с Дальнего Севера, тот стал ухаживать за ним, как за английским лордом. Я разъяснил, что за убийство ему, как пить дать, дадут десять лет, не меньше, и будет он весь этот срок вкалывать в колонии усиленного режима. А они, гады, в его квартире будут над ним смеяться.

Вдруг он спрашивает: «А как они будут смеяться, если я их убью?» И он принялся так громогласно смеяться, что весь ресторан стал на него оглядываться. А я ему подаю новую мысль — зачем, мол, иметь такую жену, которая может в любой момент убежать к кому угодно? Поищи-ка лучше жену повернее, а новую кооперативную квартиру купишь в два счета. И он с этим согласился. «Правильно», — говорит.

Евгений Максимович смотрел на тестя и тихо смеялся.

Впервые он увидел его таким живым и симпатичным, способным на мужские проказы и будто забывшим о своих бетономешалках. А Невельской тоже смотрел на него не как всегда, а с тревогой.

— Соболезную тебе, Евгений, — вдруг сказал он трезво и печально. — Ничего подобного ты пережить не можешь — ни выговора получить, ни напиться с досады иль с горя. Ты как лабораторная мышь — в отличие от обыкновенной, попадаешь в беды чисто искусственные и кушаешь по звонку, неприятности тебе как бы прививают… А я каждый день могу схватить горячую беду своими собственными голыми руками, — он тяжело и протяжно вздохнул. — Ну что ж, нравится тебе, живи так, с единственной реальной опасностью, что по дороге на дачу колесо в «Волге» спустит. Но я бы так жить не смог… — он умолк, резко встряхнул головой и тронул, виновато руку зятя: — Лишнего я наговорил… Извини.

— Вы сказали правду, — тихо ответил Евгений Максимович. Он хотел уйти, но Семен Николаевич удержал его за руку:

— Если сейчас ты сказал искренне, не все пропало, Женя. Знаешь, что меня тревожит — на работе тебя больно хвалят! Очень хвалят, но как-то неконкретно. У меня дружок в вашей коллегии… Но я тебе посоветую для начала: будь бдителен к похвалам и к хвалящим. А еще лучше… — он рассмеялся, — давайте-ка вместе с Наташкой ко мне… — Он помолчал. — Знаю, что не поедете, знаю, — и вдруг заключил со злостью и болью: — Вы оба домашние животные!

Через час он улетел на свою стройку. А Горяев вместе с Наташей поехал на службу.

Вел машину молча — все-таки последние слова тестя его задели.

— Ой, папка мой… — рассмеялась воспоминанию Наташа. — За всю нашу жизнь я таким пьяным его не видела.

Евгений Максимович молчал.

— Что с тобой? — почувствовала неладное Наташа. — Не с той ноги встал?

— Сегодня утром я говорил с твоим отцом, знаешь, как он назвал нас с тобой? Домашние животные.

— Аааа, догадываюсь… — Лицо Наташи стало суровым, и она неподвижно смотрела вперед. — Он и мне это говорил, и уже не раз. Он же искренне убежден, что все стоящие люди должны работать на его стройке, если не хотят захлебнуться в мещанстве. Не думала я, что ты такой чувствительный к подобной романтике…

Он уже сворачивал к министерству и не ответил.

Именно в этот же день на работе произошло событие, которое сильно его встряхнуло и помогло забыть злые укоры тестя…

Утром его пригласил к себе заместитель начальника главка Сараев, и был он отменно любезен, даже ласков.

— Дорогой Евгений Максимович, начинаем вашу подвижку вверх, — заговорил он весело и вместе с тем деловито, напористо. — На уровне нашего главка все решено — мы выдвигаем вас на пост начальника оперативно-диспетчерского отдела. Суть дела вы уже прекрасно знаете, а руководить этим отделом должен современно образованный и по возможности еще молодой и энергичный человек.

— Какой же я молодой? — усмехнулся Горяев, испытывая, однако, весьма приятное ощущение — он уже не раз думал, что должен же продвинуться по службе, и вот на тебе, пожалуйста — сразу большой скачок.

Сараев вышел из-за стола и, остановившись перед Горяевым, сказал, смотря ему в глаза:

— Евгений Максимович, у меня к вам только одна просьба: говорите мне всю правду… какой бы обидной она ни случилась. Обещаете?

— Мне кажется… я вообще лгать не умею, — сказал Горяев, тоже смотря в глаза Сараеву.

— Ну, и прекрасно! — Сараев вернулся за стол. — Анкетная справка на вас уже заполнена, и сейчас я передам ее замминистра Соловьеву. Он, наверное, захочет поговорить с вами, так что не отлучайтесь сегодня надолго.