Прокурор вскинула руку:
— У меня вопрос к свидетелю. Скажите, пожалуйста, какие ваши данные послужили для Кичигина основанием рекомендовать вас на должность директора завода?
— На этот вопрос мне отвечать вроде неудобно, нескромно…
— Тогда, может быть, ответит подсудимый Кичигин?
Кичигин резко вскочил:
— Ничего, кроме его высоких деловых качеств!
— Спасибо. — Прокурор нашла на своем столе нужную бумагу. — Я прошу разрешения огласить часть письма в министерство главного инженера Каланковского завода… Том дела седьмой, лист четыреста шестой. «Назначенный к нам директор, — говорится в письме, — абсолютно технически не подготовлен, не знает самых элементарных задач производства, отдает анекдотические распоряжения, над которыми смеется весь коллектив…» Ну, и тому подобное… Как вы, подсудимый Кичигин, расцениваете это письмо?
— Измышления человека, лезшего в директорское кресло.
— Но почему письмо не было проверено, как того требовала резолюция замминистра?
Кичигин долго молчит и наконец отвечает:
— Замминистра передал письмо не мне, а Сараеву, я о нем даже не знал.
— Все ясно. Сараев мертв, и с него не спросишь… Но не расскажете ли вы суду, что за скандал с милицией произошел у вас и директора Каланковского завода летом прошлого года под Ленинградом?
— Не понимаю, о чем речь? — пожал плечами Кичигин.
— Может, нам напомнит свидетель? — Черные глаза прокурора откровенно смеялись.
— Я тоже не знаю, о чем речь…
— Нет, — повела головой прокурор. — Оба вы прекрасно знаете, о чем речь. В воскресенье вы после безобразной пьянки на даче у свидетеля поехали с дамами кататься на катере, врезались в лодку рыбака, в результате чего тот получил ранения и чуть не утонул. А вы удрали, бросили катер и скрылись. Когда же работники местной милиции все-таки нашли вас и уличили в преступлении, вы пытались этих работников оклеветать, а позже дружки свидетеля спасли вас от ответственности. Наконец, я нахожу нужным зачитать формулировку райкома партии об исключении свидетеля из партии… «За пользование фальшивым дипломом о высшем техническом образовании, за срыв всех сроков пуска завода, за зажим критики и травлю критиковавших его, за моральное разложение, выразившееся в систематических пьянках и разврате, исключить из рядов КПСС…» Ну что, Кичигин, скажете? За эти качества вы сочли возможным рекомендовать свидетеля на пост директора?
Кичигин молчит.
И она, прокурор, вот так всякий раз: если врезается в ход процесса — берегись…
Лукьянчик на суде выглядел усталым и равнодушным — он уже знал, что ему предстоит другой суд за его старые дела в Южном, и того суда он боялся больше и все время думал о нем. На этом суде он — не из главных подсудимых, а лишь, как он все время подчеркивал, исполнитель. Поэтому он занервничал, когда Сандалов стал уверять суд, что сам только выполнял указания Лукьянчика.
Лукьянчик тотчас поднял руку и сделал уточнение:
— Все равно, я был только передаточная инстанция…
Стали разбираться в случаях, когда он сам получал от клиентов деньги, он тут же потребовал запротоколировать, что получал те деньги, чтобы немедленно и целиком передать другому…
Образцово вел себя Залесский. Как и Ростовцев, он знал, что им предстоит еще суд в Ростове, и считал неразумным вызывать озлобление этого суда. Теперь о своем ходе со шпионством Залесский не вспоминал, был даже рад, что эта его затея не состоялась… Своей главной задачей он считал получить по этому суду как можно меньше, а для этого ему хотелось, чтобы суд достойно оценил его образцовое послушание и раскаяние.
С самого начала процесса Ростовцев — казалось бы, не глупый человек, а решил вести с судом нелепую борьбу, мешая нормально работать. Уличенный полностью, он без конца затевал споры то с судьей, то с прокурором, причем по каким-то несущественным мелочам, обвинял следователей в том, что они его показания запротоколировали неграмотно или злоумышленно кратко, требовал у суда подробной записи в протокол всех его уточнений и поправок, делал обидные и безосновательные замечания даже своему защитнику. И всякий раз его претензии ни к чему не приводили. Дело дошло до того, что однажды Гонтарь, втянутый им в бессмысленный спор с судом, вдруг возмутился и сказал ему:
— Александр Платонович, а я-то думал, что у вас голова на плечах.
Это вызвало дружный смех в зале…
Большой стол адвокатов стоял сразу перед загородкой, отделяющей подсудимых. Сколько подсудимых, столько и адвокатов. Каждый выбирал себе защитника сам, вместе с находящимися на свободе родными и близкими, а те созванивались с какими-то знакомыми, уже прошедшими через судебные беды, узнавали, кто из адвокатов посильнее да половчее. Сам подзащитный учитывал еще и мнение об адвокатах, всегда существующее в тюрьме и весьма специфическое. По тюрьмам и колониям гуляют рассказы о некоем адвокате-хвате, который (следует случай, якобы бывший недавно в каком-то суде) все дело так перевернул с ног на голову, что обвиняемые были оправданы, а обвинители посажены…
Как правило, чем опытнее преступник, тем больше у него уважения к адвокатской профессии, а преступник, судимый по первому разу, чаще в реальные возможности защитника не верит. Казалось, должно быть наоборот, ан нет — в преступной жизни мудрость своя, и приходит она с годами… отсидки.
Кичигин избрал своим адвокатом старика, некогда знаменитого судебного Цицерона. Теперь это был небрежно одетый человек с сонными глазами, он уже давно устал, его мучили всякие хворобы, и поджечь его уже не могли ни скромные — увы — гонорары, ни тем более судьба подзащитного. На суде он скажет все, что нужно, но ни слова больше, а может, и меньше…
На первый взгляд кажется, что адвокаты за ходом судебного разбирательства следят не очень внимательно, но каждый уже на память знает, где, в каком эпизоде для его подзащитного скрыта какая-то опасность, и, пока суд до того эпизода не доберется, кто из них рисует на листке бумаги кружочки и треугольнички, кто уже перелистывает свое следующее дело…
Адвокатам наперед был ясен весь ход дела, они даже могли ожидать то, что для других явится сюрпризом судебного разбирательства. Они заранее знали и примерный приговор — здесь им помогает опыт, прошлые процессы и знание Уголовного кодекса. Вот они вроде и скучали за своим большим столом. А тот, некогда знаменитый, дремал так беззастенчиво, что уже несколько раз всхрапывал, сам от этого просыпался и делал вид, будто у него насморк.
Еще в судебной процедуре косвенное участие принимают молодые парни в солдатской форме — конвой. Парни крепкие, розовощекие, взятые на военную службу из разных мест страны. Караульную службу они несут строго, неподкупно, попробуй только кто из подсудимых шепнуть что-то соседу по скамье тут же гневный окрик:
— Не разговаривать!..
Через определенные промежутки времени солдаты менялись местами, а двое присаживались в зале отдохнуть от долгого стояния. Кичигин внимательно следил за передвижением конвойных, с бессильной злостью ожидая, когда перед ним лицо в лицо встанет рослый солдат с глубоко сидящими темными глазами, в которых Кичигин читал брезгливую ненависть такой силы, что ему иной раз хотелось просить суд убрать от него этого конвойного, иначе он не сможет давать показания. Однажды, когда прокурор задавал ему каверзные вопросы о кутежах, тот солдат оказался перед ним, и Кичигин отвечать на вопросы не смог и, только когда солдат занял другую позицию, попросил судью вернуться к тем вопросам.
— Почему вы тогда молчали? — спросил судья.
— Не мог собраться с мыслями, — соврал Кичигин, не мог же он сказать постыдную для него правду о суровом солдате, на суде трудно подсудимому еще и потому, что в зале есть публика. Не так ее много, и главным образом это пенсионеры с окрестных улиц, иных судьи уже знают в лица, а все ж это — публика, советские люди, которые приходят в зал суда оттуда от честной жизни, и потому их присутствие весьма чувствительно и неприятно. Дополнительную неприятную неловкость создает для подсудимых присутствие близких. В общем, как ни хочется им увидеть их, а лучше бы они не приходили, в подавляющем большинстве случаев при них говорить о своих преступлениях тяжело…
