ПУСТЬ ПОЮТ ПОЭТЫ! Мне трудно думать: Так много шума. А хочется речи Простой, человечьей О чем шумят Друзья мои, поэты, В неугомонном доме допоздна? Я слышу спор, Я вижу силуэты На смутном фоне позднего окна. Уже их мысли Силой налились! С чего ж начнут? Какое слово скажут? Они кричат, Они руками машут, Они как будто только родились! В каких словах Воспеть тебя, о спутник! Твой гордый взлет — падение мое. Мне сообщил об этом литсотрудник, В стихи перо направив, Как копье. Мол, век ракетный, Век автомобильный, А муза так спокойна и тиха! И крест чернильный, Словно крест могильный, Уверенно поставил на стихах. На этом с миром И расстаться нам бы, Но отчего же С «Левым маршем» в лад Негромкие есенинские ямбы Так громко в сердце бьются и звучат! С веселым пеньем В небе безмятежном, Со всей своей любовью и тоской Орлу не пара Жаворонок нежный, Но ведь взлетают оба высоко! И, славя взлет Космической ракеты, Готовясь в ней летать за небеса, Пусть не шумят, А пусть поют поэты Во все свои земные голоса! В ГОСТЯХ Трущобный двор. Фигура на углу. Мерещится, что это Достоевский, И желтый свет в окне без занавески Горит, но не рассеивает мглу. Гранитным громом грянуло с небес! В трущобный двор ворвался ветер резкий, И видел я, как вздрогнул Достоевский, Как тяжело ссутулился, исчез… Не может быть, чтоб это был не он? Как без него представить эти тени, И желтый свет, и грязные ступени, И гром, и стены с четырех сторон! Я продолжаю верить в этот бред, Когда в свое притонное жилище По коридору в страшной темнотище, Отдав поклон, ведет меня поэт… Куда меня, беднягу, занесло! Таких картин вы сроду не видали, Такие сны над вами не витали, И да минует вас такое зло! …Поэт, как волк, напьется натощак. И неподвижно, словно на портрете, Все тяжелей сидит на табурете И все молчит, не двигаясь никак. А перед ним, кому-то подражая И суетясь, как все, по городам, Сидит и курит женщина чужая… — Ах, почему вы курите, мадам! — Он говорит, что все уходит прочь, И всякий путь оплакивает ветер, Что странный бред, похожий на медведя, Его опять преследовал всю ночь. Он говорит, что мы одних кровей, И на меня указывает пальцем, А мне неловко выглядеть страдальцем, И я смеюсь, чтоб выглядеть живей. И думал я: «Какой же ты поэт, Когда среди бессмысленного пира Слышна все реже гаснущая лира, И странный шум ей слышится в ответ?..» Но все они опутаны всерьез Какой-то общей нервною системой: Случайный крик, раздавшись над богемой, Доводит всех до крика и до слез! И все торчит. В дверях торчит сосед, Торчат за ним разбуженные тетки, Торчат слова, Торчит бутылка водки, Торчит в окне бессмысленный рассвет! Опять стекло оконное в дожде, Опять туманом тянет и ознобом… Когда толпа потянется за гробом, Ведь кто-то скажет: «Он сгорел… в труде». ПОЭТ
(Поэма) 1 Трущобный двор. Фигура на углу. Мерещится, что это Достоевский. И поздний свет в окне без занавески Горит, но не рассеивает мглу. Гранитным громом грянуло с небес! Весь небосвод в сверкании и в блеске! И видел я, как вздрогнул Достоевский, Как тяжело ссутулился, исчез… Не может быть, что это был не он! Как без него представить эти тени, И странный свет, и грязные ступени, И гром, и стены с четырех сторон! Я продолжаю верить в этот бред, Когда в свое притонное жилище По коридору, в страшной темнотище, Отдав поклон, ведет меня поэт… 2 Он, как матрос, которого томит Глухая жизнь в трущобах и в угаре. — Какие времена на свете, Гарри? — О! Времена неласковые, Смит! В моей судьбе творились чудеса! Но я клянусь любою клятвой мира, Что и твоя освистанная лира Еще свои поднимет паруса! Еще мужчины будущих времен — Да будет воля их неустрашима! — Разгонят мрак бездарного режима Для всех живых и подлинных имен! |
