Позвонил Рихтер. Номер, как всегда, набирала Нина Львовна.
– Иду, иду слушать сонату! – бодрым голосом сказал Слава.
Спрашиваю у Нины: «Заехать за Славой на машине?»
– Не надо, Андрюша, Славочка одевается, пойдет пешком.
Ждал я, ждал Славу и не дождался. Даже начало концерта на десять минут задержал. Спрашивал, спрашивал Захарова, не пришел ли Рихтер.
Так и не дошел Рихтер до БЗК. Не захотел услышать восьмую, сыгранную не им.
Во время исполнения сонаты в зале по моей просьбе был потушен свет. Я чувствовал страшное напряжение в атмосфере. В зале носились безумные призраки, вызванные из небытия «спиритическими заклинаниями», бесконечно повторяющихся надсадных стонов инструмента. Демонические силы заполнили пространство зала. Время захлебывалось в звуках, прерывалось и скакало вместе с темпами. Миры колебались, как паутинки на ветру. Сердца, повинуясь чудовищному давлению этой музыки, грозили вырваться из грудных клеток. Космическое сладострастие, казалось, затопило зал. Публика стонала.
После концерта у меня опять ломило грудь. Решил поехать к Алику Слободянику. Приезжаю на Юго-Запад. Позвонил. Открыла жена Алика – Чижик. Алика дома нет.
– Ой, Андрюша, заходи!
Чижик захлопотала. А я присел на табурете, на кухне. И тут у меня начался припадок. Показалось, что у меня оторвалась и отлетела к потолку верхняя часть черепа от тупого удара в темя изнутри. В глазах встали оранжевые звезды. Через мгновение звезды лопнули…
Я упал с табурета на пол Аликовой кухни, потерял сознание. Когда я очнулся, увидел над собой два искаженных мужских лица. Это были доктор и фельдшер скорой помощи.
– Немедленная госпитализация. Давление 310. Пациент в угрожающем состоянии!
Укололи. Нашел в себе силы отказаться от госпитализации. Меня заставили подписать какую-то бумагу. Подписывал с трудом – не мог удержать в руке ручку.
Утром открыл глаза, приподнял голову – потолок и окно едут в сторону, к горлу подступает спазм. Рвота. Голова кружилась. Встать не мог. От Алика меня увезли Чижик и подруга Вити Третьякова Наташа на их огромной американской машине, где я мог лежать. Дотащили девочки меня до машины, как раненого на войне. Также внесли потом в квартиру на Никитском. Уложили в спальне и уехали.
Ангел из филармонии
Лысоватый, невысокий, с приятным округлым лицом, с которого не сходила лучезарная детская улыбка. Добрые, светло-голубые глаза. Зимой – в сером драповом пальто, а летом – в поношенном плаще. Таким мне запомнился Володя Фридман, работник московской филармонии, святой человек. Появлялся он тогда, когда только святые могут помочь – когда у артистов кончались деньги. Он давал артистам работу. Давал взаймы. Никто ему деньги не возвращал, а он о долгах и не напоминал. Являлся артистам Володя, как правило, в предпраздничные или праздничные дни. Приезжал на микроавтобусе и приглашал «на выезд», сразу на несколько концертов, чтобы можно было подзаработать. Кого я только не встречал в микроавтобусе Володи: Сашу Маслякова и Ларису Голубкину, Аллу Пугачеву и Андрея Миронова, Мишу Казакова и Геннадия Хазанова и многих, многих других московских артистов.
Звонит Володя в канун седьмого ноября.
– Андрюша, сегодня мы поедем в Дом литераторов, в Колонный Зал, в ЦДРИ, на дачу к маршалу Гречко, в Театр Советской Армии и закончим в МВД.
Володя давал нам возможность за один день получить пять-шесть «ставок». Заработать сотню или полторы рублей за несколько пятиминутных выступлений.
Садимся в автобус. Начинаем «турне». Едем на дачу. Застекленная веранда. Мебель Собакевича. За колоссальным столом сидят гости. Посредине восседает министр обороны СССР маршал Гречко, смотрит на нас недобро через прямоугольные очки. Маршал угощает своих отекших гостей целым морем жратвы, выпивкой и любимыми артистами.
Выходим из автобуса, как проститутки. Ждем своей очереди. Девчонки в бикини крутят обручи, гнутся прямо перед столом. Лезут ляжками на зрителей. Те пожирают их глазами. Все довольны, жуют, хлопают в ладоши. Артисты работают на таких дачных выступлениях с ленцой, свободно, зачем шею перед собакевичами гнуть? А Володя составляет договоры и ставит галочки в филармонические документы об оплате.
Когда властители советской культуры посадили меня на невыездную диету, и все от опального артиста отвернулись, Володя не отвернулся. Предлагал мне работу вдвое чаще, чем обычно. Его рейды и заезды стали для меня едва ли не единственным источником дохода.
Едем в микроавтобусе, артисты байки рассказывают, иные и романы закручивают. В ЦДРИ нас какие-то старушки, бывшие работницы культуры, ждут. Концерт. В Театре Советской армии вояки собрались, музыку жаждут; в Колонном Зале работники профсоюзов без искусства скучают; в МВД истомились в ожидании артистов чиновные милиционеры. Заканчиваем поздно вечером. Володя честно развозит всех до дверей. Сам он никаких выгод от этих рейдов не получал, жил на свою крохотную филармоническую зарплату. Но он любил артистов!
Когда я вернулся в жизнь, и стал прилично зарабатывать, Володя начал активно помогать другим. Как-то раз заходит ко мне в одинцовский дом Алик Слободяник и говорит: «Володя Фридман умер. Вскрыли его квартиру, а там одна люстра и та без плафонов».
В Дютьково
Рихтер поддерживал свою физическую форму, совершая далекие пешие прогулки быстрым шагом. В свое время он пришел пешком в Москву с берегов Черного моря. Останавливался на ночлег, как гоголевские бурсаки, где пускали.
Отправились мы однажды в деревню Дютьково. День был солнечный, но не жаркий. Шагалось легко. Вышли из дачи Рихтера на Николиной горе, которую Слава получил стараниями неутомимой Нины Львовны. Слава дачу не любил, но его заставляли туда ездить «для укрепления здоровья». Это был маленький, обшарпанный деревенский сруб с удобствами и примитивным отоплением. Рихтер и Дорлиак не были способны обустроить сами себе даже элементарный домашний уют. Я никогда не видел молотка или гвоздя в сильных Славиных руках. На даче Рихтеру было неуютно. Тут все было слишком по-деревенски. Его тянуло назад, в Москву, в просторную номенклатурную квартиру на Большую Бронную.
Нина Львовна снабдила нас наспех сделанными бутербродами в целлофановых пакетах, которые мы пристегнули к поясам, и сказала: «Отправляйтесь, мальчики, будьте осторожны!»
Почему собственно в Дютьково? Слава просто так никуда не ходил. Ему нужна была цель – старинный парк, церковь, монастырь. Сегодня у нас было целых две цели: Саввино-Сторожевский монастырь и дом-музей Танеева в Дютьково.
К Танееву в Дютьково захаживал Толстой с Софьей Андреевной, влюбленной в Танеева. Как известно, реакцией Толстого на эту симпатию его супруги стала «Крейцерова соната», в которой Лев Николаевич отомстил за свою поруганную честь. Пырнул жену кинжалом за игру с Танеевым-Трухачевским в четыре руки. Как не пойти в такое чудное место!
Пошли по направлению к Звенигороду. Шли то по дороге, то по тропинкам вдоль узенькой и чистой Москвы-реки, натыкались иногда на голых дачниц и дачников. Это был мой первый пеший поход по Подмосковью, я с любопытством глядел по сторонам и наслаждался прогулкой.
Солнце, тепло, мы идем, болтаем. В темах для разговоров недостатка не было. Трепались так, как ручеек течет. Перебрасывались шутками, как легонькими мячиками. Смеялись и дурачились. Славе нравилась наша со Слободяником дурацкая студенческая игра, когда нельзя называть собеседника дважды одним и тем же именем. Рихтер нередко бывал в нашем обществе, он любил и Алика, и меня, ему нравились наши шутки. Слава не был быстр на язык, но был очень внимателен и всегда запоминал смешные имена, которыми мы друг друга награждали. Встретившись с Аликом, мы приветствовали друг друга приблизительно так:
– Привет, Пафнутий!
– Тебе чаго надо, Порфирий?
– Ничаго-то мне от тебя, Григорий, ня надо. Да ты скажи, как ты сам-то, Савелий?
