Ней закончил свой жизненный путь в расцвете сил, когда ему не исполнилось еще и 47 лет. Уцелев в огне бесчисленных сражений, он пал, сраженный французскими пулями, погиб от руки тех самых французских солдат, которых бесстрашно водил к победам более 20 лет, с которыми праздновал не только радость побед, но и разделял горечь неудач; солдат, которые когда-то восхищались своим маршалом и беспредельно верили ему. Казнь Нея свершилась вопреки акту о капитуляции Парижа, заключенному французским командованием с представителями союзников, один из пунктов которого гарантировал Нею право свободного выезда за границу. В силу своей политической наивности «храбрейший из храбрых» не считал себя в чем-то виновным перед Францией и ее народом. Но он не учел злобной мстительности роялистов, не остановившихся ни перед чем, чтобы покарать «предателя». Маршал Ней стал одной из многочисленных жертв «белого террора», развязанного роялистами в стране сразу же после 2-й Реставрации Бурбонов.

Находясь на острове Св. Елены, Наполеон из доставленных ему в ссылку с большим опозданием газет узнал о суде над Неем. Экс-император был очень удивлен странной, на его взгляд, позицией, избранной на суде обвиняемым. Как сообщали газеты, Ней не признавал себя виновным в измене Бурбонам, ссылался на разного рода обстоятельства, заверял пэров в своей преданности королю и т. п. Все эти попытки своего бывшего соратника оправдаться Наполеон назвал глупостью. При такой защите, пояснил он, Ней не спасет своей жизни, а свою честь потеряет. Он оказался прав. Когда на далекий остров пришла весть о казни Нея, Наполеон холодно заметил, что тот получил по заслугам. «Никто не должен нарушать данное слово. Я презираю предателей. Ней обесчестил себя», — пояснил свою мысль бывший император. Давая там же, на острове Св. Елены, оценку Нею как военачальнику, Наполеон высказался так: «Ней — храбрейший человек на поле битвы, но вот и все». Его мнение о Нее как о личности: «Ней был человеком храбрым. Его смерть столь же необыкновенна, как и его жизнь. Держу пари, что те, кто осудил его, не осмеливались смотреть ему в лицо». В другой раз он высказался более определенно: «Участь Нея и Мюрата меня не удивила. Они умерли геройски, как и жили. Такие люди не нуждаются в надгробных речах».

В 1853 году на том самом месте, где был расстрелян «храбрейший из храбрых», ему был воздвигнут памятник. Память о доблестном маршале французы увековечили и в названии одного из бульваров, окружавших их столицу. Они напоминают каждому новому поколению о великой эпопее Первой империи и ее героях.

У Нея осталось четверо малолетних сыновей. Все они оказались достойными памяти своего знаменитого отца. Трое из них, а также один из внуков маршала впоследствии стали генералами. Его жена, оставшись вдовой в 33 года, намного пережила своего супруга. Ей довелось дожить до того времени, когда она вновь встретилась со своим прославленным мужем, навечно застывшем в своем бронзовом изваянии в самом центре Парижа.

Французский военный деятель Ожеро (Augereau) Пьер Франсуа Шарль (21.10.1757, Париж — 12.06.1816, Ла-Уэссэ, департамент Сена и Марна), маршал Франции (1804), герцог Кастильонский (1808), пэр Франции (1814). Сын лакея.

Детство Ожеро прошло в парижском предместье Сен-Марсо. Никакого образования и тем более воспитания он в молодости не получил. В подростковом возрасте слыл отчаянным парнем, постоянно участвуя в драках со сверстниками и занимаясь мелким воровством. Никаких перспектив на будущее у столичного люмпена Ожеро не было. Но, как и большинство молодых людей того времени, он мечтал о странствиях, приключениях и подвигах, ему хотелось увидеть свет, далекие и неведомые страны. Однако все это в его незавидном положении безграмотного простолюдина могла дать только армия. Поэтому, как только представилась первая возможность завербоваться в армию, Ожеро, не задумываясь, воспользовался ею. В 1774 году ловкий, статный и сообразительный 17-летний юноша из парижского предместья привлек внимание королевских вербовщиков, производивших набор в армию. В результате молодой Ожеро оказался завербованным в один из ирландских полков (Клэрский пехотный полк) королевской армии.

Но армейские порядки пришлись не по душе молодому солдату. Замашки склонного к анархии закоренелого люмпена, вчерашнего сорвиголовы оказались трудно совместимыми с требованиями воинской дисциплины, и уже через год армейская служба в пехоте настолько осточертела ему, что Ожеро покинул свою часть и записался в драгуны. Затем все повторилось.

Через два года, спасаясь от военного суда за оскорбление офицера, дитя парижских улиц дезертирует из французской армии и бежит в Пруссию. Там он снова поступает на военную службу. В прусской армии ему пришлось познать все «прелести» фридриховской муштры с ее жестокой системой, согласно которой «солдат должен бояться палки капрала больше, чем неприятеля». Поэтому нет ничего удивительного в том, что мятежный дух бывшего парижского санкюлота не мог долго мириться с гнетущей, все подавляющей атмосферой, царившей в прусской армии того времени.

Последовал новый побег, на этот раз в Саксонию. Там Ожеро снова поступает на военную службу. Прослужив некоторое время в саксонской армии, он также покидает ее и перебирается на юг Италии. Там дезертир со стажем становится солдатом неаполитанской армии. В этой, пожалуй, самой разгильдяйской армии Европы Ожеро в относительно короткий срок зарекомендовал себя образцовым солдатом (сказалась прусская выучка!) и даже получил звание сержанта. К этому времени уже достаточно много повидавший и многому научившийся на службе в различных европейских армиях он приобретает репутацию отличного стрелка, прекрасного наездника и отчаянного рубаки. Будучи в Италии, он подрабатывает себе на жизнь уроками танцев и фехтования. Шпагой и пистолетом Ожеро владел в совершенстве. Слава непобедимого бойца на шпагах — первого забияки, бретера и дуэлянта — витала в те годы вокруг его имени. Человек на редкость грубый, хамоватый (чем, кстати, он очень гордился), легко срывающийся на площадную брань, Ожеро бравировал презрением к окружающим его людям, казалось, преднамеренно бросая вызов всем и вся, одинаково наплевательски относясь как к своей, так и к чужим жизням. Особенно любил он «ставить на место» всякого рода «зазнаек», к которым относил людей чем-либо не понравившихся или не угодивших ему, специально провоцируя дуэли, из которых неизменно выходил победителем. Постоянные скандалы, связанные с дуэлями, и вызывающее поведение Ожеро в конце концов вызвали неудовольствие начальства. Разного рода взысканиям, как из рога изобилия сыпавшихся на него, не было конца. Вдобавок ко всему бравый сержант оказался замешанным в ряде громких скандалов, связанных с похищением чужих жен. Наконец терпение начальства лопнуло — Ожеро был уволен из армии с приказанием немедленно покинуть пределы Неаполитанского королевства (1787). Изгнанный из Неаполя, он направился в Испанию. Служба Ожеро в испанской армии, как и все предыдущие, оказалась непродолжительной. Дезертировав в очередной раз, он направился искать счастья в Португалию. Там его и застала весть о начавшейся революции во Франции. Это открыло ему возможность вернуться на родину, которую он вынужден был покинуть 13 лет назад. Бросив службу в португальской армии, Ожеро отправился во Францию (1790). Таким образом, за многие годы скитаний по Европе он успел послужить под знаменами 5 иностранных армий, нигде особо не задерживаясь^[9]. Всякий раз, когда его экстравагантная натура вступала в противоречие с требованиями воинской дисциплины и действующими законами, Ожеро самовольно покидал ряды армии, в которой служил, и перебегал на службу к другому монарху. В данном ракурсе достаточно отчетливо просматривается весьма неприглядный портрет этого «дитяти природы», типичного авантюриста с ярко выраженными кондотьерскими наклонностями. Вместе с тем невозможно отрицать, что Ожеро обладал чрезвычайной смелостью, хотя эта смелость зачастую у него переходила в самую обыкновенную наглость. По общему мнению современников, это был храбрый и знающий свое дело солдат, однако в мирной обстановке сослуживцы так и не могли разобраться, где у него кончается храбрость и начинается наглость.