— По крайней мере, Игану хватило совести улизнуть до моего приезда. Впрочем, они могут делать что хотят. У нас с ней все кончено. Я сказал ей, что больше мы не будем видеться.
— Вот это поворот, — озадаченно произнес Дюма и повернулся к Куану: — Твой хозяин взялся за ум, ты не находишь?
— Shi. — Куан кивнул головой. — Я думаю, мисс Перкинс… она была лисья душа.
Даже в самых рациональных умах существует крохотная брешь, в которую в нужный момент может прокрасться суеверная чушь. «Лисья душа так же изощренна, умна и решительна, как и мужчина, которого она преследует, столь же симпатична, хитра и опасна, как его собственное отражение…» — Моррисону вдруг вспомнились слова профессора Хо. Нелепость какая-то.
— Давай, давай, Куан, — презрительно фыркнул он. — Еще расскажи о том, как по законам геомантии расположение моей кровати уменьшает мои шансы на женитьбу. Дорогой Дюма, да будет тебе известно, что ум во мне присутствует с рождения. Здравый смысл — согласен, время от времени меня покидает. По твоему лицу вижу, что тебе не терпится узнать подробности, но уверяю тебя, ничего интересного. Мы расстались, вот и все. Это было всего лишь легкое увлечение, а оно, как известно, рано или поздно проходит. Уже первая неделя апреля, и я чувствую, что порядком запустил свои дела. Мне предстоит много работы. И прежде всего я хотел бы организовать встречу с наместником. Ты составишь мне компанию, Дюма?
Пока они строили планы на предстоящую неделю, Моррисон чувствовал, как на него нисходит огромное облегчение. Теперь он был твердо убежден в том, что отказ Мэй выйти за него замуж уберег его от непоправимой глупости, о которой он жалел бы до конца своих дней. И вправду лисья душа! Она не способна хранить верность, самая настоящая проститутка — разве что не требует денег и подарков.
Моррисон пришел к выводу, что мисс Мэй Рут Перкинс, вне всяких сомнений, самая порочная женщина из всех, кого он знал.
Дюма просматривал бумаги, пока Куан разбирал вещи, а Моррисон переодевался с дороги. Когда все трое спустились в лобби, от звука сладкого голоса, томно произнесшего «Привет!», у Моррисона перехватило дыхание. Мэй поднялась с дивана — само очарование в розовом бархатном платье.
— Майор Дюма. Доктор Моррисон. Куан. — Она присела в изящном реверансе. — О, доктор Моррисон, я так обрадовалась, когда получила вашу записку с приглашением на хоккей. Сегодня чудесный день для прогулки. Как вы и предлагали, я заказала для нас экипаж.
По спине Моррисона пробежал озноб. Было бесполезно — не говоря уже о том, что смехотворно, — протестовать, будто он не посылал никакой записки, не делал никаких предложений. К тому же, разве не была она только что с Иганом? Я, Джордж Эрнест Моррисон, не питаюсь объедками! Только посмотрите, сколько озорства в ее взгляде. А эта талия, которую можно обхватить одной рукой. И мой браслет на запястье. Да она бесстыжая. Возмутительно! И эта улыбка. Наглая, дерзкая… Он наконец выдохнул, осознав что все это время простоял не дыша.
— Отлично, — сказал он. — Тогда мы, пожалуй, тронемся в путь. Дюма, увидимся позже в клубе. Куан, у тебя письма, которые я приготовил для переводчика наместника и других. Пожалуйста, дождись ответов.
— Как покатались? — спросил Дюма вечером того же дня.
Моррисон вскинул брови:
— Покатались? Ах да. Скажу, что после четырех часов прогулки лошадь устала меньше, чем ее пассажиры.
Моррисон, Дюма и Мензис сидели в баре Тяньцзиньского клуба. После слов Моррисона Мензис впал в ступор.
— Давай-ка разберемся. — Дюма помешал кубики льда в стакане с виски. — В Шанхае ты сделал ей предложение. Она тебе отказала — или, по крайней мере, вежливо отклонила предложение, — потому что, следуя непревзойденной женской логике, она тебя любит.
Моррисон поморщился. Он не стал посвящать друга в ненужные подробности.
— Да. Так она сказала.
— Ты поклялся больше не встречаться с ней. И вот ты приезжаешь в Тяньцзинь, твердо настроенный на здравый смысл, но стоит тебе увидеть эту прелестницу, как ты тотчас сдаешь позиции.
— Это была засада.
— Плоха та армия, которая не просчитывает в своей стратегии возможные ловушки, — проворчал старый вояка. — Вы согласны, капитан Мензис?
У Мензиса был такой вид, словно он предпочел бы сейчас отсидеться в грязном окопе.
Моррисон скорчил гримасу:
— Клянусь, при виде одетого тела у меня нет никаких эмоций. Но стоит ей распустить волосы и обнажиться — признаюсь, это возбуждает во мне каждую клеточку.
— Ах, молодость, — посетовал Дюма.
— Это она — молодость, — ответил Моррисон, прекрасно понимая, что имел в виду его друг.
Уставившись в свой стакан с джином, Мензис пробормотал:
— Может, тебе отвлечься, уехать в провинцию, найти себе какую-нибудь теплую печку.
— Теплую что? — Моррисон едва не прыснул от смеха. Если у Мензиса и были странности, подумал он, то они тоже были подкупающими.
— Я думаю, что Мензис прав, — вмешался Дюма, — отпуск тебе не помешает.
Моррисон откашлялся:
— Я тронут вашей заботой. Однако у меня слишком много работы, чтобы я мог задумываться об отпуске.
Как он сообщил друзьям, помимо развлечений с мисс Перкинс за сегодняшний день, он успел встретиться с маньчжурским принцем На. Потом убедил главу миссионерского корпуса вывести все активы этой организации из Русско-Китайского банка. Ему удалось назначить аудиенцию у японского консула, полупить согласие наместника на встречу, и в ближайшие семь дней, до возвращения в Пекин, он собирался нанести еще целый ряд визитов своим источникам.
— В том числе профессору Хо, которого я недавно встретил на пароходе по пути в Чифу. Интересный человек, доложу я вам. И хотя мой бой Куан прямо не сказал об этом, но совершенно очевидно, что юноша относится к профессору с благоговейным трепетом. Считает его одним из наиболее ярких интеллектуалов Китая, светочем реформ и прогресса. Профессор Хо критично настроен к императрице Цыси и цинскому правительству. Кстати, он блестяще говорит по-английски. Грейнджеру, да и многим другим можно было бы брать у него уроки. Профессор с искреннем возмущением говорит о Старом Будде и ее распутстве.
Моррисон заметил, что, пока он говорил, Дюма и Мензис расслабились, как будто он снова стал для них человеком, которого они знали и уважали. Я всерьез обеспокоил своих друзей. Больше ни слова не скажу им о своих отношениях с этой пустышкой. Да, собственно, и рассказывать-то нечего. Мои чувства по-прежнему подчинены ей, но она больше не владеет моим сердцем.
Так случилось, что в следующие два дня, бороздя улицы Тяньцзиня, Моррисон собирал и распространял информацию, факты, цифры и слухи, вкусно ел, выпивал в меру, спал плохо и, как всегда бывало в минуты затишья, предавался мрачным мыслям о состоянии собственного здоровья. Когда на его пути вставало Искушение — это происходило регулярно, — он не сопротивлялся и даже перестал делать вид, будто пытается бороться. Но отныне и сердце, и разум твердо знали — это не любовь. Так же, как и он, Мэй была охотником, исследователем, собирателем. И завоевателем. Моррисон был глупцом, что не понял этого раньше и позволил себе так увлечься. В тот первый день в Тяньцзине он взял ее грубо, скорее как шлюху, а не как возлюбленную, и его одновременно и возмущало и возбуждало то, с какой готовностью она отвечала на эти животные ласки. На второй день она взяла его так же — и он поразился тому, насколько это заводило его. Ему вдруг открылось, что она, как превосходная актриса, играла предложенную ей роль, перекраивая ее под себя. И к тому же сама сочиняла сценарии.
Он задержался в Тяньцзине дольше, чем рассчитывал. Но и дел здесь было немало.
«Сегодня играем в дантиста», — предлагала она в один день; «Сегодня ты мальчик, Томми», — звучало в другой раз; «Уилли Вандербильт-младший и его горничная»; Цеппелина он решительно вычеркнул. Она предложила и ему придумать несколько сценариев, и, преодолевая первоначальное нежелание, он рассказал про Ноэль и время, проведенное в Булонском лесу. Разыгрывали ли они свои фантазии или просто блаженствовали в чувственности, но рядом с тем сексом, что был сейчас, все то, что было раньше, казалось карри без специй, пресным и бессмысленным. И не то чтобы он задумывался о вечном союзе, на этот счет мысли у него были ясны, как весеннее небо над Тяньцзинем. Она была куртизанка до мозга костей. Он больше не заикался о женитьбе, а она вела себя так, будто такого разговора никогда и не было. Он не видел причин, по которым стоило отказываться от удовольствий, предлагаемых с такой щедростью и готовностью. В конце концов, он был просто мужчина, пусть даже она не была просто какая-то женщина.
