Поблагодарив миссис Дюма и компанию, Моррисон ушел, сославшись на крайнюю усталость и необходимость раннего подъема завтрашним утром. Он вернулся в отель, благоухающий сексом, духами, кровью, шампанским и преследуемый призраками многочисленных соперников.

Ночью ему снились кошмары с кейкуоком, гонками на санках и экипажах, и мужчины, мужчины, мужчины… вокруг его Мэйзи, на ней и в ней; ее сладкое лоно и аппетитная попка, ее улыбка и мягкие влажные губы, ее красные, красные губы… Он резко проснулся среди ночи весь в поту, хотя и скинул с себя пуховое одеяло. Болел зуб. Ныли суставы. Нос угрожал еще одним кровавым извержением. Чертов Уилли Вандербилт. Сынок богатейшего человека мира. Разве мог кто-то с ним тягаться? Да и стоило ли?

Моррисон перевернулся на другой бок, словно отворачиваясь от разместившейся на другой половине постели обширной коллекции красавцев Мэй. Ее сладкое лоно. Аппетитная попка. Ее мягкие красные губы…

Усилием воли он заставил себя переключиться на предмет, более соответствующий моменту. Война. Политика на железной дороге. Война. Поставки угля и вооружений. Продолжающаяся осада Порт-Артура. Торговля китайскими рабочими в Южной Африке. Война. Порт Тяньцзиня под угрозой наступающей песчаной отмели. Война. Торговля оружием. Война. И что за дьявольщина с Джеймсом — СРОЧНО, СРОЧНО, СРОЧНО?

Моррисон зевнул, почувствовал боль в челюсти и подумал, что если уж собирается встретиться с Мэй в Шанхае, то неплохо было бы заглянуть там и к дантисту. В свою очередь, это заставило вспомнить историю с Джеком Фи. Он застонал. Ее улыбка, ее сладкое лоно. Кровь…

Он наконец уснул, всего за три часа до подъема. Утром ему надо было успеть на поезд до порта, откуда на пароходе он собирался отплыть через Бохайский залив в Вэйхайвэй.

Измученный недосыпом, Моррисон был крайне раздражен, когда его разбудил Куан, вот уже несколько дней пребывавший в положении безработного.

На вокзале они столкнулись с К. Д. Джеймсоном, который только что прибыл из Пекина и явно обрадовался встрече, чего нельзя было сказать о Моррисоне.

— Привет!

— Доброе утро, Джеймсон. Что привело тебя в Тяньцзинь?

Джеймсон пробормотал что-то про рудники и концессии. От него пахло ромом, даже в столь ранний час.

Джек Фи, Бобби Мейн, Джордж Бью и чертов Уилли Вандербилт остались в прошлом, Цеппелин с приездом невесты выбыл из игры, а Мартин Иган, как он выяснил, благополучно вернулся в Японию. Но Джеймсон? Впрочем, возможности Мэй были небезграничны. Моррисон отказывался помещать Джеймсона в рамки и без того переполненной компании. Старый болтун просто наслушался сплетен и решил подкинуть еще одну, но уже про себя.

— А ты, старина? — Слезящиеся глазки Джеймсона блеснули. Он подправил пальцем вставную челюсть. — Чем ты здесь занимался? Я так полагаю, виделся с мисс Перкинс?

Моррисон, и без того на нервах, почувствовал, как ощетинились волосы на загривке. Этот болван приехал охотиться за прекрасной Мэй, в этом нет никаких сомнений. Он глубже засунул руки в карманы.

— Может, и видел ее мельком. В конце концов, Тяньцзинь, с его миллионным населением, — город маленький. А… вот и наш поезд. Вынужден распрощаться. Всего хорошего, сэр.

Пароход «Hsin Yu», ведомый краснолицым богатырем капитаном Ричардсом, отчалил вовремя. Моррисон, стоя с Куаном на палубе, смотрел, как тает вдали берег. Грохот турбин и вибрация корабля усиливали головную боль и ощущение тяжести в глазах; он прятал их от скудного молочного света восходящего солнца за стеклами темных очков.

Когда прошел первый приступ морской болезни, Моррисон смог наслаждаться выходом в открытое море. Глубоко вдыхая соленый воздух, он с удовольствием подставлял целебным брызгам лицо и руки. В последние дни Тяньцзинь начал вселять в него клаустрофобию. Его мир сузился до размеров гостиничного номера или, точнее, постели, и, вырвавшись из этого плена, он остро ощутил перенаселенность города.

Рядом с Мэй Моррисон чувствовал себя желанным и в то же время каким-то ничтожным; и хотя все в его внешности указывало на сильное мужское начало, он вынужден был признать, что все больше напоминает себе евнуха при ее дворе. При всем отвращении к этому образу, он вновь и вновь обращался к нему. Напоследок он все-таки попытался выяснить с Мэй отношения, причем в довольно патетической форме, заявив, что, если он для нее не более чем лицо в толпе, тогда и не станет путаться под ногами. Она отчаянно отметала его упреки. Когда же он потребовал ответа на вопрос, что же ее в нем привлекает, она ответила не задумываясь: «Твой рациональный ум и вспыльчивость. Щетина цвета имбиря. Россыпь веснушек на костяшках пальцев».

Моррисон посмотрел на кисти своих рук, сжимавшие корабельный поручень. Они были широкие и бледные, с длинными пальцами с квадратными кончиками. Он не замечал никаких веснушек, пока она не показала ему, покрыв их после этого поцелуями. Он мысленно улыбнулся.

В то же время он постоянно терзал себя вопросом, что она говорит другим поклонникам. Мысль о том, что Мэй одинаково пылка в своих признаниях, удручала его сильнее, чем ее физические измены.

Раздался женский крик. Моррисон резко обернулся. Иностранная леди показывала за борт, при этом ее лицо было пепельно-бледным. Солнце высвечивало дрейфующий прямо по курсу корабля сферический предмет. На палубе поднялась паника; воздух наполнили визг и крики.

Впервые за всю историю войн противники начали использовать мины в качестве наступательного оружия, а не только как средство защиты сухопутных и морских границ. Зачинщиками были японцы, это они стали отправлять взрывные устройства дрейфовать в сторону русских флотилий. Русские тут же последовали их примеру. Морские течения и ветра путали все карты, создавая полный хаос на море. В Ньючанге Моррисон и Дюма узнали, что сотни мин бороздят воды Желтого моря и Бохайского залива. На них уже подорвались несколько китайских джонок — молитвы, возносимые к богине моря Матсу, покровительнице рыбаков, оказались тщетными. В любой момент жертвой морских мин могло оказаться пассажирское судно, как и то, на котором сейчас путешествовал Моррисон.

Пароход сделал резкий крен в сторону, меняя курс. Куан, одной рукой уцепившись за поручень, другой успел подхватить Моррисона. В эти минуты — как показалось Моррисону, последние в его жизни — он думал о войне, о матери и о Мэй.

Когда судно выровнялось, стало ясно, что «мина» на самом деле была не чем иным, как сгустком темных водорослей. Куан выплеснул пережитые страхи и волнение во взрыве хохота.

Впервые с тех пор, как разразился конфликт, Моррисон испытал животный, эротический страх перед войной. Он потер об рукав заляпанные солью очки нарочито проворно, чтобы скрыть дрожь в руках.

— Да, доктор Моррисон, ну и страху мы натерпелись. В какое-то мгновение я подумал, что ваша война добралась и до нас.

Моррисон обернулся на звук знакомого голоса.

— Профессор Хо! Какой приятный сюрприз.

Профессор Хо, круглолицый джентльмен из Гуанчжоу, был обладателем безупречного оксфордского акцента. Моррисон познакомился с ним в Гонконге несколько месяцев назад. Начищенные кожаные туфли выглядывали из-под подола его традиционного голубого платья, на голове была шляпа-котелок, из которой торчала непременная косичка. Моррисон был впечатлен, когда узнал, что Хо пользуется большим авторитетом у британских адмиралов, членов парламента и даже у принца Альфреда. Мужчины обменялись теплыми рукопожатиями, и профессор Хо представил Моррисона своим спутникам: сэру Тиню, бывшему губернатору провинции Квейчоу, и мистеру Чиа, любознательному торговцу.

Тинь и Чиа приветствовали Моррисона на китайский манер, прижав к груди сложенные домиком ладони. Моррисон ответил взаимностью, хотя природный австралийский эгалитаризм и британское высокомерие не позволяли ему кланяться слишком низко. Он вручил новым знакомым свои визитные карточки на китайском языке. Набранные красным шрифтом, как того требовал обычай, они содержали строчку китайских иероглифов, опять же дань традиции: «Со страхом и трепетом ваш покорный слуга склоняет голову в почтительном поклоне». Получив визитки спутников Хо, Моррисон сделал вид, будто вчитывается в них, чем снискал незаслуженные комплименты по поводу мастерского владения языком.