Я должен ехать.
— У меня еще есть дела в Шанхае. Боюсь, что так скоро мне не выбраться.
— Могу я спросить, как дела на другом фронте?
— Не понимаю, о чем ты.
— Не забывай, что я присутствовал при первом сражении.
— А… вот ты о чем. По правде говоря, большую часть времени я провожу в разъездах, мотаясь между мнимым и фактическим местами проживания. Не могу сказать, что испытываю умиротворение. Ведь она живет по принципу hors de vue, hors d'esprit[29] и я был бы глупцом, если бы забыл об этом. И все-таки надежда не оставляет меня. Девушка с лучистыми глазами в последнее время, скажем так, исключительно последовательна в своих чувствах.
Дюма выслушал его с видом человека, который, даже если и подумал иначе, не осмелился бы произнести это вслух.
— Кстати, сегодня она приглашала нас обоих на скачки. Ты сможешь сам увидеть, что между нами происходит.
Прибыв на ипподром, они оба смогли увидеть то, что было между Моррисоном и Мэй. А именно: практически все мало-мальски достойное мужское население китайского побережья и даже его недостойные представители. Ибо Моррисон и Дюма застали девушку в эпицентре того, что можно было бы назвать мужским водоворотом. Поклонники кружили вокруг нее, добиваясь внимания. Ближний круг составляли: лысый и очкастый Пол Боулз из «Ассошиэйтед пресс»; хитрый старикан Честер Голдсуорт, который, как узнал Моррисон, был так же, как и Рэгсдейл, связан с ее отцом по Республиканской партии; вездесущий красавчик Мартин Иган, а рядом с ним не кто иной, как сам Джек Лондон; Цеппелин без невесты и еще с десяток развязных хлыщей, невежд и прочих мерзких типов. Даже капитан Тремейн Смит — кто бы мог подумать? — был здесь. Только преподобного Нисбета не хватало. «Но ему тоже хватило», — усмехнулся про себя Моррисон, завершая мрачную инвентаризацию. Джеймсона он предпочел не учитывать. Миссис Рэгсдейл слонялась поблизости в компании других дам, и ее лицо выражало обеспокоенность.
— Боже правый, — сказал Дюма. — Враг не дремлет.
Боулз, Иган и Лондон, похоже, добились самых больших успехов в борьбе за внимание дамы. Они работали единой командой: Лондон выступал рассказчиком, Иган его подзадоривал, а Боулз изображал благодарную аудиторию. Веселый хохот Мэй взрывался в воздухе фейерверком, который искрился и угасал, загораясь вновь с каждой свежей остротой ее обожателей. Чистая провокация. Она была так увлечена своим окружением, что, казалось, даже не заметила Моррисона; а если она и высматривала его или ожидала, то это не бросалось в глаза.
В своей книге «Настоящий китаец» Голдсуорт много рассуждал о концепции лица, mien-tse. Задумавшись сейчас о своем mien-tse, Моррисон пожалел о том, что не расписал Дюма свои отношения с Мэй в более шутливом ключе. Зубная боль, дремавшая все эти дни, заявила о себе во всю мощь.
— По крайней мере, она хранит верность прессе, — резюмировал Дюма.
— Меня утешает лишь то, что она не зачахнет от одиночества, когда я уеду. Что случится очень скоро. Пусть лук… как там у них говорится?
— Пусть лук прорастет в их пупках.
— Точно. Давай, пока она не заметила нас и не заставила присоединиться к этому малоприятному сборищу, отправимся на поиски мужчин, которые еще не превратились в металлические опилки перед ее магнитом. Попытаемся выведать какую-нибудь информацию, желательно достоверную, что редкость для Шанхая, где порядок и точность не в почете. Я потратил столько времени зря в этом бесполезном городе. — Моррисон плохо сыграл безразличие. Впрочем, он знал, что провести Дюма в любом случае невозможно.
Выстрел стартового пистолета и последовавший за ним шквал визга и криков осложнили их миссию, поскольку всеобщее внимание было приковано к треку. На поле смешались крепкие китайские пони, норовистые арабские скакуны, индийские полукровки, английские верховые лошади, крепкие австралийские жеребцы. Китайские пони скакали галопом, опустив голову и не разбирая направления. Когда они расползлись по всему полю, пугая остальных, в забеге возникла путаница. В конце концов австралиец на лошади, принадлежавшей Королевскому уэльскому фузилерному полку, вырвал победу у английского тайпана[30], участвовавшего в скачках за свой счет. Памятуя о том, что тайпан только что крутился возле Мэй, Моррисон не без удовольствия проследил за суровым взглядом его жены, которая наверняка выявила причинно-следственную связь между легкомысленным поведением мужа и его проигрышем.
— Пойдем, — пробормотал Моррисон, обращаясь к Дюма. — Я устал от развлечений.
Они уже подходили к воротам, когда ему на плечо легла чья-то легкая рука и нежный голос прошептал на ухо:
— Дорогой. Я так ждала тебя. Они все мне надоели. А… полковник Дюма, — добавила Мэй с милой улыбкой, — как приятно снова вас увидеть.
Моррисону почему-то вспомнился фокусник с птицами, которого он видел в Пекине, на улице Люличан. Мэй тоже была фокусницей, дрессировщицей с шестом, которая свистом заставляла своих птиц взлетать, кружить в воздухе и возвращаться по команде. Боулз! Голдсуорт! Иган! Цеппелин! Джек-черт-тебя-дери-Лондон! И не забудем про жениха! Дантист! Уилли Вандербильт-младший! И далее по списку. Ну и я, разумеется. Ее мастерству тот птичник с Люличана мог бы позавидовать. У того было всего три птицы в воздухе. А она играла с целой стаей.
Дантист. Он ведь договорился о приеме у британского дантиста. Приятно было сознавать, что некоторые виды боли поддаются излечению.
Моррисон в унынии вернулся к Блантам на ужин. Среди гостей в тот вечер был лорд Роберт Бредон — зять главного инспектора таможни Харта, отец милой Джульет и муж ветреной леди Бредон. Лорд Бредон, он же председатель шанхайского конного клуба, мужского клуба и общества Святого Патрика, числился у Моррисона в списке самых больших зануд, в этом смысле он даже превосходил Мензиса, в котором можно было найти хотя бы что-то подкупающее. Бредон говорил без умолку, хвастаясь своими многочисленными наградами и достижениями. С его слов выходило, что именно он приложил руку к подписанию нескольких важных дипломатических договоров. Чертов пустозвон. Надеюсь, леди Бредон предохраняется от сифилиса.
Разговор перешел на другую тему, когда все тот же Бредон сделал для себя удивительное открытие: оказывается, он ел «мильфей» с десертной тарелки, украшенной его монограммой.
— Я тысячу раз предупреждала повара, — смущенно извинилась миссис Блант.
Это было одной из особенностей жизни в иностранных поселениях, и все об этом знали: слуги постоянно одалживали соседскую посуду, и гости частенько обнаруживали, что едят из собственных тарелок. Моррисон усматривал в этом идеальную метафору кровосмешения, в котором все они варились: он, Цеппелин, Мартин Иган и бог знает сколько еще других, отхлебывающих по кругу из драгоценной чаши.
В тот вечер Моррисон отправился в постель с приложенным к челюсти ледяным компрессом и новым романом Редьярда Киплинга «Ким». Он затерялся в мире молодого ирландца, осевшего в Индии с ее бродячими обезьянами, коварными планами и британскими интригами. Случайная фраза вывела его из забытья: «Голос подсказал ему, что за жену он выбрал и чем она занимается в его отсутствие». Заложив страницу кожаной закладкой, он закрыл книгу и оставил ее на тумбочке. Нелепость. Я ведь еще ни на ком не женат. Они с Мэй были любовниками, в том смысле, что время от времени делили постель, и не более того. Он обманывал себя, когда думал, что это означает нечто большее.
Погасив лампу, Моррисон устроился на боку, но тут же перевернулся. Сон как рукой сняло. Он лежал на спине и смотрел в потолок. С улицы доносился звук бамбуковой трещотки ночного сторожа.
И тут его озарило. Какой же он идиот, болван, тупица… Молино был прав. Она будет вести себя, как привыкла, пока он не предпримет решительных действий. Ни одна женщина не является terra nullius[31], а уж карта Мэй хорошо прорисована. И требовался мужчина, достаточно решительный, чтобы не только исследовать эту землю, но и завоевать ее. Очевидность этой истины пронзила его острой болью. Да, возможно, Мэй и была центром мужского внимания на скачках, но ведь ушла она не с кем-то, а именно с ним.
