Если при этом Гермоген рассылал по городам тайные грамоты с призывом к восстанию против Владислава и бояр, тогда придется сделать вывод о том, что его действия являют собой образец чудовищного двуличия и лицемерия. Однако такой вывод вступает в противоречие со всем, что известно о Гермогене. Он всегда поступал с редкостной прямотой, нередко во вред себе.
В грамотах конца января 1611 года Прокопий Ляпунов писал, что идет на очищение Москвы «по благословению святейшего Ермогена», но ни разу не упомянул о получении от него каких бы то ни было грамот. Факты свидетельствуют, что в момент зарождения земского движения Гермоген еще сохранял иллюзии насчет возможного соглашения с королем, а потому не хотел рвать с боярским правительством. Сказалось и то, что патриарх не питал особого доверия к Ляпунову. Он не забыл, что именно Ляпунов возглавил мятеж под Кромами, проложив «еретику» Отрепьеву путь к трону. К тому же год спустя Ляпунов помог Болотникову и его «злодейственным гадам» осадить Москву, отчего царь с патриархом попали в самое бедственное положение. В разгар борьбы с иноземными завоевателями и тушинцами Прокопий Ляпунов затеял новую смуту, предложив корону родственнику царя Василия Скопину-Шуйскому. Наконец, Ляпуновы сыграли важнейшую роль при свержении Василия Шуйского, когда Гермоген подвергся неслыханным унижениям.
Наметившийся союз Ляпунова с Заруцким и его казаками лишь усилил недоверие Гермогена. На протяжении нескольких лет все помыслы патриарха были сосредоточены на борьбе с самозванцем и стоявшей за ею спиной чернью. Все это мешало главе церкви увидеть и оценить перемены, которые произошли в калужском лагере после смерти Лжедмитрия II. Казаки и беглые холопы, некогда объединившиеся под знаменами Болотникова, а затем собравшиеся в Тушине и Калуге у Лжедмитрия II, уже давно вели вооруженную борьбу против захватчиков. Но патриарх не желал иметь с ними дела. Недоверие патриарха к земскому ополчению было столь велико, что однажды он сказал молодому князю Ивану Хворостинину: «Говорят на меня враждотворцы наши, будто я поднимаю ратных и вооружаю ополчение странного сего и неединоверного воинства. Одна у меня ко всем речь: облекайтесь в пост и молитву!»
На вольных окраинах казаки не имели церквей и молились без священников. С начала гражданской войны Гермоген многократно проклинал их за поддержку еретиков-самозванцев. Кроме того, в земских отрядах было немало татар, чувашей, мордвы. Вот это и имел в виду Гермоген, когда называл земских ратников «странным и неединоверным воинством». Престарелый патриарх не верил, что такое воинство может стать спасителем православия. Опыт гражданской войны был у всех перед глазами. Святитель помнил, как тушинцы «соблазнили» москвичей, призывая их свергнуть Шуйского и обещая сделать то же самое со своим «царьком». Лжедмитрий II был мертв, но казаки продолжали держать в чести его вдову «царицу» Марину и сына — «царевича» Ивана Дмитриевича. Гермоген сам происходил из донских казаков и нисколько не сомневался в том, что, очистив Москву, атаманы постараются посадить на трон «воренка», который в глазах власть имущих был в тысячу раз хуже Владислава.
Гермоген яростно противился вступлению иноземных войск в Москву. Инспирированный Гонсевским суд лишь укрепил его репутацию патриота и страдальца за родную землю. Последующие притеснения окружили его имя ореолом мученичества. При таких обстоятельствах патриарх, независимо от своей воли, стал знаменем земского освободительного движения.
Подготовляя восстание против семибоярщины, московские патриоты составили и распространили по всей столице воззвание, озаглавленное: «Новая повесть о славном Российском царстве, о страданиях святейшего Гермогена и новых изменниках». Враги все более беззастенчиво хозяйничали в Москве, и авторы воззвания возлагали вину за это на бояр. «Из держацев земли, — писали они, — бояре стали ее губителями, променяли свое государское прирождение на худое рабское служение врагу; совсем наши благородные оглупели, а вас всех выдали». Изменникам-боярам воззвание противопоставляло праведного патриарха, выступавшего против предательства бояр. Патриоты обещали патриаршее благословение всем, кто станет на защиту родины. «Мужайтесь и вооружайтесь, — писали они, — и совет между собой чините: как бы нам от всех врагов избыти. Время подвига пришло!» Призывая народ к оружию, авторы «Новой повести» предупреждали, что не следует ждать от патриарха прямого наказа о выступлении. «Что стали, что оплошали? — писали они. — Али того ждете, чтобы вам сам великий тот столп (Гермоген. — Р.С.) своими устами повелел дерзнуть на врагов? Сами ведаете, его ли то дело повелевать на кровь дерзнути». Приведенное воззвание московских патриотов подтверждает, что Гермоген не был инициатором восстания против семибоярщины и не только не рассылал грамот, но и на словах не призывал к оружию и кровопролитию.
Не порывая окончательно с семибоярщиной, Гермоген всеми силами противился новым уступкам в пользу короля и его московских агентов. Казанский дьяк, побывавший в Москве в декабре 1610 года, писал, что 30 ноября М. Салтыков и Ф. Андронов — главные приспешники Сигизмунда III — посетили патриарший двор и потребовали от Гермогена, чтобы он благословил православных на присягу королю. Патриарх отказался это делать, вышла брань, и «патреярха хотели за то зарезати». 1 декабря Мстиславский, Салтыков и Андронов вновь посетили Гермогена. Переговоры опять ни к чему не привели. Патриарх и слышать не хотел о новых уступках королю.
Патриотическое движение в городах ширилось. 13 марта 1611 года жители Перми составили грамоту на имя Гермогена с уведомлением, что из Устюга Великого им привезли «список с твоей святейшего Ермогена патриарха грамоты». Перед нами первое указание на грамоты Гермогена к земским людям. Однако нетрудно выяснить, что оно основано на недоразумении. Пермь, Устюг, Тотьма и другие города получили патриотические воззвания из Нижнего Новгорода. Сами же нижегородцы в грамоте от 27 января дали точный перечень разосланных ими грамот: прислал к ним (нижегородцам) святейший Гермоген «две грамоты: одну отто всяких московских людей, а другую, что писали из-под Смоленска». Итак, речь шла не о воззваниях патриарха, а о сочинениях патриотов. Одно было написано от лица «всяких московских людей», а другое прислано русскими людьми из королевского лагеря под Смоленском. Пермяки, получив патриотические повести из Нижнего, по ошибке заключили, что одна из них является личным посланием Гермогена, не заметив того, что о владыке там говорилось в третьем лице.
Гонсевский во всеуслышание объявил, что мятеж против законного царя Владислава начался вследствие рассылки патриархом «смутных грамот». Обвинение насчет грамот было ложным. Но гонения интервентов упрочили репутацию Гермогена как борца за национальную независимость.
Понимая роль Гермогена, иноземное командование использовало любой повод, чтобы скомпрометировать его и изгнать из Кремля. В дни переговоров с московскими послами в 1615 году Гонсевский выдвинул следующую версию «измены» Гермогена. Глава русской церкви, по его словам, составил с Филаретом Романовым заговор уже в момент подписания московского договора между Жолкевским и семибоярщиной летом 1610 года, стремясь не допустить на трон Владислава. Гонсевский готов был обвинить Гермогена во всех смертных грехах. Святитель якобы обещал Филарету склонить всех москвичей к тому, чтобы «сына его Михаила на царство посадить», и одновременно сносился с Лжедмитрием II, а когда того убили, написал «в тот час по городам смутные грамоты», отчего и произошло восстание.
Еще во времена Дмитрия Донского в боярах у митрополитов начали служить Шолоховы-Чертовы, отданные в митрополичий дом со своими вотчинами. Гермогену верой и правдой служил Василий Чертов. Согласно польской версии, 8 января 1611 года патриарх вручил Чертову «смутную грамоту» и велел доставить ее в Нижний Новгород. Но на московской заставе патриарший гонец был задержан поляками.
Гонсевский предъявил патриаршую грамоту русским послам, но обмануть их было трудно, так как они были очевидцами и участниками московских событий. Ознакомившись с предъявленной «смутной грамотой», они без обиняков заявили: «Патриарх так не писывал, а печать (Гонсевский. — Р.С.) от него (патриарха. — Р.С.)… взял и писал, што хотел с русскими людьми (Салтыковым и др. — Р.С.), кои господарю (Сигизмунду. — Р.С.) прямили». Письмо от 8 января 1611 года, которое Гонсевский пытался выдать за патриаршее, было подложным — так утверждали русские послы. Их слова поддаются проверке.
