Я замерла. Орло сделал еще несколько шагов и тоже остановился, обернувшись через плечо.

— Нола?

— Мое окно, — медленно сказала я. — Там… — Но когда он поднял голову, тень Лаэдона уже исчезла. Орло вопросительно посмотрел на меня, и я пожала плечами. — Устала, — произнесла я, пытаясь улыбнуться. — Ничего.

— Трансформация.

Я посмотрела на Орло. Вокруг него плавали огоньки свечей. Большую часть дня я без сна пролежала в постели, отдыхая. А когда он вернулся — не слишком поздно, сразу после заката, — то принес мне кувшин вина. Теперь и свет, и все остальное расплывалось по краям.

— Трансформация. Что это значит, Нола?

Я сглотнула. Вино — сладкое, янтарное, как глаза Уджи, — вызвало во мне жажду.

— Изменение, — ответила я.

— Верно. И где ты видела это слово?

— В красной книге с золотыми страницами.

— Да. И ты хотела знать, что оно означает. Как это связано с Видением на крови.

Теперь пришла моя очередь говорить «да», а в животе опять начало расти напряжение.

Он подошел к шкафу и вставил ключ в замок.

— Выбери, — сказал он, — и я тебе покажу.

На этот раз я выбрала самый маленький. Его крошечные зубцы походили на зубья пилы, но у него был прекрасный кончик, который здорово сработает. (Я уже представляла вену, зеленую под кожей и красную, когда она будет вскрыта).

— Начались твои месячные, — сказал Орло, глядя на меня с улыбкой. — Тебя ожидает новая сила. Когда ты порежешь Лаэдона, то сможешь не просто видеть его Узор. Ты сможешь его контролировать.

Я тоже улыбнулась. Он подошел и коснулся пальцами моих губ.

— В этот первый раз я все тебе объясню. Когда у тебя будет больше практики, ты все сможешь сама, но пока слушай меня. И сейчас, и когда погрузишься в видение.

Его палец скользнул по моему подбородку.

— Хорошо, — ответила я. — Скажи, что надо делать.

Улыбка стала шире.

— Какой твой любимый пирог?

Я засмеялась.

— Яблочный. — И вспомнила, как Бардрем чистил и резал яблоки, пока Рудикол возмущался убежавшим тестом и нехваткой в нем рома.

— Очень хорошо. Пусть будет яблочный. Представь его, когда окажешься в Ином мире. Представь так ясно, как только сможешь.

— Ладно. Но что…

Дверь открылась. В комнату вошел Лаэдон, ощупывая стену руками. Я вздрогнула, но сейчас мне было уже не так страшно, как прошлой ночью, когда я видела его в окне своей комнаты. Я не чувствовала ни страха, ни гнева — только глубокое, выжидающее спокойствие. Нож холодил руку. Кожа была прохладной, хотя внутри все было разогрето вином.

Орло обнял Лаэдона за плечи.

— Он почувствует это, если ты все сделаешь правильно. Не как боль, но все равно почувствует. Ты ведь к этому привык, а, Лаэд?

Плечи старика слегка вздрогнули. Глаза его двигались вверх-вниз.

— Что ж, на этот раз никаких инструментов, иначе видение будет слишком сильным. Только его кровь. Я буду рядом, чтобы помочь тебе вспомнить, о чем мы только что говорили. — Он подмигнул. Я не улыбнулась. Я уже подходила к ним.

На этот раз все оказалось не так просто. Возможно, я выбрала не тот угол — в конце концов, это маленький нож, и у меня не было времени к нему привыкнуть. Я вдавила кончик в кожу Лаэдона, туда же, куда и прежде. Кожа прогнулась, но оставалась целой. Я продолжала давить и в конце концов разозлилась. Подняла лезвие и ударила сильнее. Его рука дернулась. Я не нашла того места, но это было неважно: кровь уже текла.

— Покажи мне… — начала я и задохнулась, почувствовав себя так, словно нож вонзился и в меня тоже, вскрыв от бедер до живота и остановившись на уровне глаз. Я согнулась. Поначалу я слышала только собственные всхлипы, но постепенно до меня донесся еще один звук — высокий свист Уджи, прекрасная мелодия, превратившая агонию в простую боль.

Я выпрямилась. Увидела кровь, которая капала на белую ткань (должно быть, ее подложил Орло). Лаэдона скрывала пелена алого тумана. Все, на что я смотрела, было красным — все, кроме его глаз, прозрачных, подобных алмазам. Я вновь взглянула на кровь, на брызги и капли, которые закружились, смазались, и мир вокруг меня исчез в алом тумане.

Через красноту проходит серебряная дорога. Я движусь к ней, как в других видениях, ожидая почувствовать себя птицей или полевкой, но остаюсь собой. Мои босые ноги утопают в мягкой, теплой тропе. Путь, думаю я и вижу, что он простирается вперед, по красным холмам, по дну красных каньонов, и заканчивается в ясных блестящих глазах Лаэдона.

Я иду медленно, чувствуя себя странно и тяжело. Путь становится волнистым, и я погружаю в него пальцы. По сторонам видны другие дороги, но их слишком много — по какой мне идти? Все они заканчиваются в глазах Лаэдона. Я останавливаюсь, колеблясь.

— Выбери, Нола. — Орло близко, его голос едва ли не внутри моей головы, но я его не вижу. — Выбери одну и сделай ее единственной.

Я выбираю. Она выглядит так же, как остальные, но когда я на ней сосредотачиваюсь, она перестает извиваться. Я думаю: Иди, живо, но мои ноги (такие твердые и близкие) будто прикованы к тропе. Я вновь всхлипываю.

— Нола, стой спокойно, все в порядке. — Я глубокий вдыхаю красный воздух. — Сосредоточься. Представь завтра. Представь завтра и ту вещь, которую ты описала мне раньше.

Завтра, думаю я. Представь… Солнце встает в голубых небесах, не красных. Солнечный свет на темно-зеленой листве, которая стучит в кухонные окна. Кухня… пирог. Разрезанные яблоки, выложенные кругом, вылитое тесто. Коричневый пирог на подоконнике. Я вижу его, но лишь мгновение — это так глупо, вещь из моего мира, которая остывает в Ином. Я смеюсь, и пирог исчезает, как исчезают листья, свет и оконные стекла. Я смеюсь над своими голыми ногами, над дорогой, которая извивается подо мной, словно змея. Я смотрю вверх, вижу алмазную вспышку глаз Лаэдона, и мой смех превращается в боль.

Я лежала в своей комнате. Я догадалась об этом по дрожащим теням и вновь прикрыла глаза. Голова кружилась. Внутри все болело, и я вспомнила красные пульсирующие холмы, алые небеса. Почти не чувствуя собственных движений, я встала и пересекла комнату, где меня вырвало в чашу с чистой водой. Потом я опустилась на пол. Между ног было влажно, но боль становилась такой сильной, что я не знала, смогу ли пошевелиться.

Должно быть, я уснула. Когда Уджа клюнула меня в палец, я вздрогнула и взмахнула руками. Она принялась за свою песню из четырех нот «успокойся, птенчик», и я, наконец, сказала: «Спасибо, Уджа, я в порядке», хотя это было не так. Я едва ее видела: предметы в комнате были похожи на тени, а ее яркие цвета выглядели черными.

Она зацепила когтем край моей рубашки и потянула.

— Уджа… — Говорить было больно, в горле резало, во рту была горечь. — Я не могу с тобой пойти. Я не могу встать.

Она продолжала тянуть. Резко свистнула прямо мне в ухо. Провела клювом по моей ладони.

— Прекрати, ужасное создание! Хватит! Оставь меня в покое! — Но все же я поднялась. Я стояла, вытянув руки и балансируя на полу, как рыночный акробат на высоком колеблющемся шесте.

Уджа не отпускала мою рубашку.

— Мне надо переодеться, — сказала я. — На этой рубашке кровь… — Она вновь дернула за подол. Я поплелась за ней. Она тянула, я делала шаг; она тянула, я делала шаг. Так мы добрались до двери и спустились в холл.

На лестнице она позволила мне отдохнуть. Я села, отдышалась, спустилась на ступеньку и вновь села. Она ворковала и щелкала, словно не зная, хвалить меня или ругать. Когда мы добрались до конца лестницы, мое зрение чуть прояснилось: теперь ее красные перья казались розовыми. Я прислонила лоб к огромному зеркалу, успокаивая рваное дыхание. Отступила назад, увидела свои глаза и заскулила, как Борл. Они были темными. Это не были мушки, возникавшие после Видения: мои глаза были темно-синими, почти черными. Как у Ченн.