…Союз нерушимый республик свободных Сплотила навеки Великая Русь, да здравствует созданный волей народа — великий, могучий Советский Союз.
…Да здравствует — на самом деле.
…Славься, отечество, наше свободное…
Михалков. Регистан.
…Мы к славе отчизну свою приведем.
Михалков. Регистан.
… Постараемся.
…Знамя советское, знамя народное
…Пусть от победы…
…Ох.
…Пусть от победы к победе — ведет.
Михалков. Регистан.
…А что делать?
Чернышевский.
… Все счастливые семьи…
Из Анны Карениной.
…Была — не была.
(Вольное переложение быть или не быть.) Шекспир.
… Быть.
…Быть.
…Быть.
…Палками, ногами, — не умолять, не прикидываться
…Бить.
…Ради тети Маши, дяди Васи, ради — бить
…Сволочи.
(Общенародное выражение чувств.)
…Тихий ангел пролетел — по небу полуночи…..Впотьмах…
…Я девчоночка жила, забот не знала.
Песенка.
…По небу полуночи.
…Но — притворитесь, — этот взгляд все может выразить так чудно, а обмануть меня — нетрудно, — я сам обманываться рад.
Пушкин.
…Играй, Адель, не знай печали…
…Не отчаивайся, Адель.
…А жизнь прекрасна, как всегда.
Блок.
…Традиционно — за здравие Мери.
…Тани, Маши, Вати, Шуры, Жени, Кати, Наташи, Ирины — но — за здравие Мери.
…Без гостей.
…Тихо заперши двери.
…В одиночку.
…Не стоит, в одиночку.
…Созвать гостей.
…Кого?
…Кого любить, кому нам верить?
…Солнышко светило, птички пели.
…Ложитесь спать на правый бок, ибо спать на левом боку — где сердце — хуже, чем на правом.
И. И. Николаева, врач.
… Летите, голуби, летите.
…Пусть всегда будет мама.
…Совершенно серьезно — пусть всегда.
…Играй, Адель, не знай печали…
…Не знай.
…Забудь.
…А жизнь — прекрасна, как всегда.
…Как иногда.
…Грачи прилетели.
…Улетят.
…Прилетели. Все же, примчались.
— Просто интересно — что.
— Ну, свергли.
— И что?
— Ничего не изменилось.
— Вовсе?
— Вообще и в частностях.
— А кто ж взамен?
— Он же.
— Бога нет.
— Не верю.
— Сами убедитесь.
— Марина, вы меня так уж не расстраивайте.
— Напротив — я просто пытаюсь все поставить на свои места — все ваши представления.
— Спасибо.
— Не за что.
— Все же — спасибо.
— Не за что.
— Спасибо.
— Прекратите.
— Молчу.
— Вот и молчите.
— Спасибо. Бога нет?
— Нет.
— Точно?
— Не ручаюсь — сама не видела, но вроде — интуитивно — нет.
— Жалко.
— Очень, а и — не нужно.
— Вот новость.
— Старость, — сказала Марина, — старость, — какая уж там новость — чего мне вас учить? — сами все посмотрите.
ПРО СЕБЯ И ДЛЯ СЕБЯ
рассказы
наброски
дневники
письма
Я, Шпаликов Геннадий Федорович, родился в сентябре 1937 года в г. Сегеже Карело-Финской ССР, где мой отец, Шпаликов Федор Григорьевич, строил Сегежский бумажно-целлюлозный комбинат. Он был военный инженер.
В 1939 году после окончания строительства мы вернулись в Москву.
В 1941 г., как только началась война, нас вместе с академией им. Куйбышева, где служил и работал отец, эвакуировали в г. Фрунзе. Жили мы, вернее, в деревне Аларга — это недалеко от города.
Зимой 1943 года вернулись в Москву. 28 января 1944 г. в Польше погиб мой отец, инженер-майор Шпаликов.
В 1945 году я поступил в школу, а в 1947 году военкоматом Ленинградского района г. Москвы был направлен в Киевское суворовское военное училище как сын погибшего офицера.
В Киевском суворовском военном училище я находился с 1947 по 1955 г. В училище был членом комсомольского бюро взвода, редактировал газету.
В июле 1955 г. окончил Киевское суворовское военное училище и был направлен в Московское Краснознаменное училище им. Верховного Совета РСФСР.
В октябре 1955 года приказом начальника училища был назначен на должность командира отделения с присвоением звания мл. сержанта.
В январе 1956 г. на батальонных учениях я повредил колено правой ноги и до марта 1956 г. лежал в Хлебниковском военном госпитале.
7 марта 1956 г. Окружной медицинской комиссией был признан негодным для дальнейшего обучения в военном училище, а несколько дней спустя приказом начальника училища по состоянию здоровья я был уволен из Армии. Сейчас живу в городе Москве, по ул. Горького, д. 43, кв. 110 с матерью, с 1952 года — член ВЛКСМ.
Г. Шпаликов
26.06.56 г. г. Москва
* * *
Моему отцу нравилось рисовать снег на закате, весной. Вернее, он писал, красками, на холсте, и все время: снег, закат, желтизну неба, розовый снег по берегам освобожденной ото льда реки, и ее темную воду, еще более темную между снежных берегов, мост, низкий, деревянный, и деревья, тоже весенние, темные, на желтизне неба, но это (я знаю) — март, долгий месяц, спокойный, с электричками, пригородом, пивом на платформах — поворот кружки вслед уходящему поезду, и смотреть через окно пивной, как мелькают вагоны, сплошной, все убыстряющийся ряд стекол, полосой, уходящей вправо, лица за ними, смазанные, пиво бочковое, дуть на пену, доставая ту самую желтизну, Пиво чудесное, холодное, еще зима, ехать никуда не надо — и пошли пешком, по берегу, через мост, с газетами, купленными на платформе, не открывать их, не читать — все после, потом, в постели, со светом, при электрическом свете, но, однако, имея еще и естественное освещение за окном, голубоватое, весеннее, такое весенне-апрельское, что мне становится страшно за себя, я помню все эти освещения, улицы, фонари, горящие при естественном освещении, чудесно все, мягкое освещение, сумасшедшее небо, воздух, кинотеатры, толпа, идущая навстречу, и за мной толпа, апрель.
* * *
Давно это было. Еще война не кончилась, а было это весною 1944 года. Год еще до конца войны, не так чтоб ровно, но год.
Лежал в госпитале старший лейтенант. Рука у него была перебита, но заживала уже, и надоело ему смертельно в госпитале лежать.
Госпиталь этот находился на горе, а под ним, ниже, был стадион.
Звали старшего лейтенанта Виктором. Вот он на этой горе, над стадионом, проводил свое свободное время, а времени у него было бесконечно много.
Книжки он читал, на город этот, разрушенный, смотрел. Спал.
А если было настроение, спускался вниз.
Там была пивная, закусочная, столовая — все вместе.
Собирались там ребята из госпиталя, потому что ближе такого места не было.
Вот, было самое близкое, ниже горы.
Там продавали бочковое пиво, водку, там картошку отварную делали, селедка была — бедно было, но хорошо.
Однажды Виктор спустился вниз, вот в эту столовку-пивную.
