Мы так мирно беседовали. Я бы ему морду набил, но после — передумав — за что?

Он всю жизнь писал некрологи.

Вот вам — биография.

— Тогда пошли.

— Я — в милицию позвоню.

— Бессмысленно.

— Всерьез?

— Идите вы…

— Тогда — я готов.

— Мне сегодня — и ни к чему.

— Даже так.

— Вот так.

— Вы подумайте — я завтра приду.

— Во сколько?

— Во сколько вздумается. Поскольку — вы — сволочь — вас бы, — на увы — а не на вы— выв — так вот. Чтоб утром был готов. Чтоб переписал.

— Что?

— А то — по морде.

— Что?

— Сами знаете — вон.

— Во сколько?

— К одиннадцати.

Владимир Ильич, как всегда — после обеда и небольшой прогулки — по совету Инессы Арманд, сразу после обеда ложиться спать крайне нелепо — хотя нелепость такого рода советов — в этих обстоятельствах — более чем очевидна — но Владимир Ильич, прогулявшись, спал — вернее — он дремал, накрытый теплым одеялом, в тиши. Надежда Константиновна — не вмешиваясь — как всегда — вязала — ее к этому приучила вдова — теперь уже жена Тухачевского. И еще — три сгоревших совершенно случайно американских космонавта — заходя к Владимиру Ильичу вместе с Д. Кеннеди, ей посоветовали, что вязание — лучший способ отвлечься от того, отчего отвлечься охота. Кеннеди. Он советовал, а о чем-то — недолго, впрочем, поговорил с Владимиром Ильичем — мы — три сгоревших космонавта, Надежда Константиновна и я — разговаривали — я — на уровне советского обучения иностранным языкам, те — и Крупская — на уровне — вполне — на уровне — но о ерунде — пока те говорили.

Кеннеди вышел — расстроенный, грустный какой-то. Не от разговора. Мне — Марина после говорила, что он все время здесь очень невеселый, а парень он очень хороший. Сам пошел к Ли Харви Освальду — не выяснять — просто пригласить на завтрак. Причем — сразу. В первый же день. Он же на торпедном катере служил. А здесь… Линкольн — одолевает. Тоже — хороший человек. Сергей Миронович — они с Линкольном — его сразу поняли, а он их. Джон Рид… Ну, с ним сложно. Человек он прекрасный, только вот. Это мне говорила Марина гораздо позже — а что — вот? Да они тут все переругались — так сказала Марина — все тут — она добавила несколько — число, читатель, не имеет значения — матерных слов — но человек он хороший. Настоящий мужик.

— Проще бы написать — вот почтамт — вот. Ну, если кот дорогу перейдет — вот — проще бы, а — сидел на почтамтах — станционных — очень и очень скучных.

А зачем я все это вам писал — вернее — пробираясь — сквозь единственно пока возможную связь между людьми — слова ми.

Мне уж точки — меж запятыми — ставить — лень и с букв заглавных — дрень — брень —

В ожидании женщины.

— Как, Марина?

— Ну, как у кого.

— Я пообвыкнусь, хотя…

— Дело в том, что вы, как и мы, впрочем и между прочим, — с многоточием, коего я ненавижу — повторяем путь людей, уже ушедших, как и ушедшие повторяли чей-то путь. Вырваться из повторения — смертельно.

— А Блерио, летящий — через Ла-Манш?

— К чему он?

— Он — ни к чему.

— Мы же договорились так не разговаривать.

— Раскланиваюсь. Марина.

— Аня, только вы не уходите, а то просмотрите.

— Я это уже видела.

— Что?

Вот то, что — из той главы вернем, — что? чтобы — в штопор.

…Жить бы тут сто тысяч лет

(по въезде в новую квартиру).

…читал.

— Ну — хорошо.

Далее.

Бесконечная уже полуснежная дорога уводила к мосту, за которым вставал дом.

Приехали — два Сальери — к Моцарту.

— Один Сальери был, впрочем, под иной фамилией. Какая-то англо-русско-немецкая.

— Два Сальери.

А Моцарт — один.

Амадей, естественно, был удивлен.

Тот Сальери, постарше, решил его сразу удавить. Вторично — к чему?

Но Сальери — помоложе — гуманист, сволочь, решил — повременить — для дела.

Междувременье и междуразговорье — самый страшный момент.

Удавить?

Утопить?

Отравить?

(повторенье пройденного).

А что?

Моцарт — в одиночку — за что я его люблю — одного Сальери быстро отравил — и не с помощью вина — просто дал по морде — и — в уже рот раскрытый всунул цианистый калий, а другого Сальери — что постарше — мы вместе повесили на центральной площади — при огромном стечении народа.

Амадей, улыбаясь — от происходящего, мне сказал — вот что — не понял. Ибо говорил он — по-немецки. Но — видя, как они болтаются — один — в мертвой блевотной луже, другой — покачиваясь — на перекладине, установленной профессионально — слава богу, — это я понял — и, знаете, — не жаль, нисколько. Ни на секунду. На мгновенье — и то — не жаль. Разговор с человеком, написавшим гимн Советского Союза.

— А-а…

— А-а

— Ббб.

— И.

— С.

— К,

— ь

— Ш

— С.

— ц

— к

— р

— Б

— В

Шел снег.

Все было чудесно оснежено — и в Уругвае — судя по прошедшему рядышком транзистору — тоже — ничего.

— а,

— б.

— в,

— г.

Алфавит.

Союз нерушимый республик свободных

Сплотила — навеки Великая Русь

А ведь все правильно.

— а

— б

— в

— г

— д

— у

Ох.

Лето. Ничего космического. Абсолютно — уж поверь, читатель — абсолютно. Лето, жара. Мороженое у вокзала — ох! — Жара, лето — сами знаете, не мне вам рассказывать — просто очень жарко, дымно — асфальт варят, дымно — или суетно — от машин, от толчеи, от всего, что называется летом в городе.

Лето.

В городе.

В Москве и — и — около Киевского вокзала.

Лето.

Мы долго, долго ехали — в электричке — втроем — Марина Цветаева, моя любимая и Аня.

Мы, естественно, молчали.

О чем говорить? О чем?

Мороженое дамы ели.

Аня в окно выбросила, а Марина, поглядывая на пролетающие пейзажи, прикасалась — что ли — в общем, приканчивала это произведение, обернутое в фольгу.

Едем.

Мы едем, едем, едем, веселые друзья.

В тоске.

Уж таких невеселых — даже извиняться неудобно.

Впрочем, и не стоит.

Ехали.

И гляжу, и гляжу я в окошко вагонное — наглядеться никак не могу.

Ехали, впрочем, недолго — и — ветерком продуваемые, ветерком — что крайне важно.

А она спала, просыпалась, пугалась, что проедет.

В испуге, что проедет, на работу опоздает.

Нам недолго было ехать.

Марина мне сказала:

— Может, не стоит?

— Сойти что ли?

— Мы же не долетели, а это дело — уж прошлое.

— Вы меня послушайте, — сказала Аня, — хоть я и помладше. Вы же знаете, Марина Андреевна, что с Борисом Леонидовичем мы обо всем договорились. И Рихтер будет — я в этом плохо разбираюсь — но — Брамс.

— Художница пачкала красками травы? Роняла палитру?

— Вы знаете, Марина Алексеевна, нам все равно обратно надо, а у нас — с ним, — она на меня показала, — еще дела.

— Управимся, — сказала Марина.

— Я-то верю.

А Моя любимая — не вмешиваясь в разговор — молчала, помалкивала.

Из вежливости.

У нас — с Мариной — были свои дела — но уж мы решили пренебречь — раз все повторилось — совершенно случайно — пренебречь — делами, а мы люди деловые, очень.