Любимая, я никакой любимой сказать об этом больше не смогу.

Смогу.

Полет прервался, наш с Мариной.

Прервался.

Вернее — приостановился.

Но просто невозможно — одновременно причем, одновременно — рассказывать о вещах разнообразных, разновременных и — и — и.

Устал. Читатель?

Уставай.

в наше, читатель, время, солист пел пола — вместо — пора.

Как ему это удавалось?

Не петь, конечно, не петь.

— Ну. Как вам тут?

— Нормально.

— Летаете?

— Иногда, — тут, знаете. Не всех пускают. Допускают.

— Но все же?

— Хочется лететь.

— Марину Раскову видели?

— Она заходит, иногда.

— А чудо Чкалов?

— Он — заходит. Он — очень хороший человек. Правда, пьет.

Хотя, пьяным я его не видела.

— А чем он занимается?

— Да ничем.

— Совсем ничем?

— Тут есть один мост — ну, не тут, в Америке — в Калифорнии — вот он под ним каждый вечер летает.

— Почему вечером?

— Стесняется — днем.

— Чтоб никто не видел??

— Такой уж человек.

— А вы как?

— Да так.

(читатель, я говорю с героем Советского Союза, сгоревшим на ПО-2 в сорок третьем году, над Керчью, Валей Корчуновой. Посмертно — героем. Посмертно. При жизни — был подвиг, но — но — никто, конечно — не мог, — это не обвинение — а — доказательство, какие у нас замечательные люди живут, вот среди нас.)

Многие — уже ушли.

Вот мы же там разговариваем.

А здесь бы.

Здесь.

Живые нужны. Живые.

— Как настроение?

— Ничего.

— Нелепый вопрос?

— Да я уж…

— Выпить тут у вас есть где?

— Конечно. Но я-то — не пью.

— Да я вас…

— Я знаю. Мне уже говорили, что вы хотели бы со мной познакомиться.

— А вы?

— Что?

— Я ведь на знакомство — не напрашивался.

— И об этом я тоже знаю.

— Как это было?

— Вы жили в гостиницах?

— Конечно.

— Ужас.

— Так вот. Я Володе эти стихи — не прошу. Я знаю — что он жил — примерно — так же, примерно, хотя, конечно, — если уж всерьез — он все растерял — раньше, чем я — ибо мне-то терять было нечего. Помните — отдам всю душу — декабрю и маю, но только лиры милой — не отдам. Я не отдам ее — ни матери, ни другу. Володя отдал. Говорят, подвиг. Памятник. Нет, он хороший поэт. Все умеет. Только все — зазря. Я — я тоже прикидывался — то так, то так, но — дело знал, делал. А Володя — поздно разбираться, поздно.

— Сергей Александрович, — ну а как здесь?

— Не знаю, ничего не знаю. Борис Леонидович — святой человек. С Пушкиным — как-то — не выходит. Он ни с кем не общается, а я — при всем моем хамстве — ну, что ли привычке представления обо мне — Есенин — не могу — смущаюсь.

— Айседора.

— С ней живем.

— А Галя?

— Бениславская?

— Ну да.

— Заходит.

— А…

— Галя — истеричка, хотя — человек замечательный. Они с Блоком тут подружилась.

Айседора — гений, гений. Доброты, всего — прощения. Володя — при его-то отвращении к вранью — с женщинами — он и с Яковлевой здесь не разговаривает — он Айседору нежно любит. Он, конечно, никого — кроме себя — не любит, как и я — но — Айседору — вот уж поверьте.

— Я верю.

— Босоножка! Всю жизнь — босая. На самом деле — всю жизнь — босиком. А по чему шла? Хоть бы по песочку, но траве — но камням. Зря она со мной связалась — тогда — но — здесь — здесь — ничего, — обулась — тут уж… разберетесь. Вы надолго?

— Не знаю. У меня еще дела.

— Заходите.

— Спасибо.

— Только —

— что?

— Без Марины.

— Почему?

— Я — из-за зависти — чего уж скрывать! — Могу сорваться. Оскорбить могу. Мы уж…

— Понимаю. Все будет, как вы, Сергей Александрович, просили — советовали.

— Ради бога.

— Я все понял.

— Всего хорошего.

— Без Марины.

— Конечно.

— Борис Леонидович — он рядом живет — я его приглашу. II — Гумилева, хотя у него сейчас крупные семейные неурядицы.

— Обойдется.

— Вряд ли.

— Он. Вы. Я. — Анну Андреевну позвать не могу — тоже стесняюсь — вдруг заболела — вдруг — а она же встанет, пойдет. Только вот что — вы уж заранее мне сообщите. Когда, час в общем — все, все, поняли?

— Рылеева не видели?

— С ним сложно, очень.

— Отчего?

— Поэт плохой.

— Дело не в этом.

— А в чем?

— Вы же сами догадываетесь — в чем?

— Ну — это меня мало интересует.

— Почему?

— Не интересует — и — все.

— Совсем?

— Владимир Ильич — и тот с ним не разговаривает.

— А Кондратий Федорович?

— Руки не подает.

— А?

— Троцкий — вот он — они с Рылеевым как-то нашли общий язык.

— А он как, ничего?

— Конечно. Но — Бухарин. Я вас познакомлю. Чудесный человек, чудо. Они с Александром Сергеевичем — и Борисом — просто лучшие друзья — я — и Володя — им не компания, но их — и еще Тютчева — обожает. Завидую, впрочем, нет.

— А Баратынский?

— Спит все время, спит. Они с Дельвигом — как договорились — все проспать.

— Вместе живут?

— Конечно.

— Пишут?

— Не спрашивал, но — конечно. — Пишут.

— А — вы простите, что это похоже на интервью — просто — вот случай выбрал.

— Я понимаю. Вы о ком?

— Николая — не видели?

— Второго?

— Конечно.

— Милый человек. Очень.

— Сука, — так я сказал.

— Конечно — он согласился, конечно — но — человек — хороший.

— Более — о царях — не спрашиваю.

— Верно, верно. Не стоит о них — сволочах. Хотя, впрочем…

Молодой, золотоволосый — хотя в то время уже малозолотоволосый — вылинял — не то слово.

Без копеечки денег.

Велики поэты.

Так и быть.

Не дожил.

Очень долго, очень долго, очень.

Привести в божеский, благопристойный вид —

внешне — только внешне, ибо моя любимая,

читатель, понимала и сочувствовала нам,

хотя — сочувствие — не есть еще помощь, но

спасибо и за то. За гитару. За то, что поехала.

Марине где-то — вот уж чудо! — воды

достала, чтоб она успокоилась — хотя

и Аня, и Марина — совершенно свободно —

могли достать и воду, и водку, и нарзан —

вплоть до — не знаю, читатель, пределы

твоей мечты, не знаю — но — тут уж, для них,

все было осуществимо, все.

А они — Марина и Аня — забыли обо всем.

Вылетело у них из головы.

Я, идиот, не напомнил.

А может, правильно, что не напомнил.

Все же, все же — на земле! — все же. Пусть уж земные заботы — мелочи, скажем, чепуха — пусть все снова вернется. Пусть.

На уровне доставания гитары, воды.

Пусть.

Среди живых.

А моя любимая, все отлично, повторяю, понимая, смотрела в окно. Ибо — мы — Аня, Марина и я — производили на нее, так мне показалось — крайне удручающее впечатление, да.

А тут — еще владелец гитары подсел.

Но — Марина — мгновенно его отшила — условно говоря.

— Вон. — Так она сказала — вон, — гитару — спасибо. Спасибо. Поклониться могу. Вон, и чтоб и духу не было. Запаха — уж — точно.

Вон.

— Марина, я говорю на лету, — как вы себя чувствуете? Здесь не то чтоб дует — продувает насквозь. — Вы уж меня простите за заботу — если это можно так назвать.