Пламя уже охватило его, То исчезая за другими составами, то появляясь в просветах, медленно катился он по путям. Скользила над чужими крышами, над другими вагонами эта светлая, как бы игрушечная машина, пламя уже касалось ее, и, когда вагон открывался весь, попадая в освобожденные от теплушек пространства, он шел в белом огне, в потрескивании досок и еще чего-то, в дыму — поскольку это происходило днем, пламя почти обесцветилось на солнце.

Кто-то все-таки успел перевести стрелку, и вагон покатился в тупик.

Уже впереди не было ничего. Рельсы расходились в разные стороны, поблескивая. Вагон, догорая, катился по двум из них, а перед ним уже было только небо.

Они шли по улицам города, человек крепко держал Женьку за руку. Он с интересом смотрел по сторонам, а Женька рассматривал его. Волосы у незнакомца были совершенно седые, короткие. Он на ходу помахивал сжатым кулаком. Человек перехватил его взгляд.

— Что смотришь?

— Ничего, — сказал Женька и отвернулся.

— Отец живой? — спросил человек.

— Нет. А вы его знали?

— Знал когда-то.

— Я не пойду домой, — Женька остановился.

— Давно сбежал?

Женька промолчал.

— Ладно, как-нибудь договоримся, — сказал человек.

Перед Женькиным подъездом человек спросил:

— Ключ у тебя есть?

— Вот, — Женька достал из кармана.

Человек молча достал из своего кармана точно такой же.

— Видал, — улыбнулся он. — Пошли.

Женька с удивлением смотрел, как человек открыл своим ключом дверь их квартиры, вошел в коридор, зачем свернул направо, где до войны жили соседи.

— Так это вы и есть наш сосед? — спросил Женька.

Человек усмехнулся.

— Топор у вас найдется?

— Сейчас, — Женька принес из кухни топор.

Человек точными и сильными ударами отбил доски, скрывавшие дверь, потом выдернул гвозди, навалился плечом — дверь распахнулась.

Человек вошел в комнату и остановился на пороге. Это была почти пустая комната с одним окном. У стены стояла железная без матраца кровать, в углу — треснутое зеркало без оправы, а над ним на большом гвозде висела гитара.

— Ну что ж, — сказал человек, — все почти как раньше.

Он снял со стены гитару, осторожно приподнял ее, повернул. Гитара была покрыта ровным слоем ныли и казалась серой. Человек на секунду подумал, написал пальцем на серой поверхности «Привет» и поставил большой восклицательный знак.

Женька следил за действиями человека, стоя на пороге комнаты.

По городу гнали стадо коров.

Они шли среди развалин и тех немногих уцелевших домов, откормленные, черно-белые, с могучими боками — настоящие немецкие коровы.

Игорь и его сестра пробирались среди них. Коровы ступали медленно, важно-значительно, не обращая на них никакого внимания, не глядя, чистые, большие, независимые, ничуть не похожие на пленных, хотя вряд ли корова может ощущать себя в плену. Но, во всяком случае, жизнь вокруг них была совсем иная, чем там, в Германии.

Из домов выходили люди, останавливались на улице, смотрели.

Коровы шли через город, поднимая пыль. А гнали их солдаты, разомлевшие от летнего солнца.

Игорь и Надя переходили улицу, затерявшись в длинном, нескончаемом потоке черно-белого стада. Коровы были на редкость одинаковые.

Наде что-то попало в глаза, она остановилась, достала платочек. Корова вежливо обошла ее, наклонив тяжелую голову. Игорь тоже остановился, пропуская мимо себя лоснящегося быка.

— Интересно, как с нами будут разговаривать, — он обернулся к Наде. — Они же ничего по-русски не понимают.

— Что? — переспросила Надя.

— Ты меня понимаешь? — громко обратился Игорь к корове.

Та равнодушно посмотрела на него и отвернулась.

— Ничего не понимает, — сказал Игорь.

— Поймут, — сказала Надя, — привыкнут, — она усмехнулась. — Мы тоже не сразу все понимали…

У дороги стояли две пожилые женщины.

— Хорошая скотина… — говорила первая, в темном платке.

— Хорошая-то хорошая, а чем ее кормить?

— Да, плохо ваше дело, мамаша, — вмешался в разговор проходивший мимо солдат, — они же по утрам кофий пьют, с булочками.

Игорь и Надя шли через солнечный, веселый лес. Внезапно Надя куда-то пропала.

— Эй, ты где? — позвал Игорь.

— Иди сюда, — позвал Надин голос.

Она сидела в траве и руками и губами срывала темные крупные ягоды черники, и тут же рядом была земляника, правда мелкая, лесная, бледно-красная, под влажными, просыхающими на солнце листьями.

— Ты чего? — Игорь сел рядом.

— Ничего, хорошо, — ответила Надя.

Лицо у нее было спокойное, задумчивое, а точнее — безмятежное. Ей действительно было хорошо оттого, что она занята таким простым делом: рвет губами чернику, сидит в траве.

— Петушок или курочка? — спрашивает она, выдернув травинку.

— Что? — не понимает Игорь. Он срывает горсть ягод, кладет их все вместе в рот и спрашивает: — Ну как там вообще было?

— Где — там?

— В Германии.

— А-а, — Надя лицом наклонилась к граве, — неинтересно об этом говорить… Ничего интересного. Пошли искупаемся, а?

Надя входит в освещенное солнцем лесное озеро, входит медленно, плывет по спокойной, ровной воде, но плывет стремительно, изо всех сил работает ногами и руками, выкладываясь полностью, как чемпион, который не стал еще чемпионом, но должен им стать.

Ее хватает ненадолго, совсем, можно сказать, на несколько метров.

Потом она лежит на воде лицом, раскинув руки.

Улыбается.

Лицо у нее совершенно счастливое.

Низко над водой пролетают стрекозы. У них прозрачные, радужные на солнце крылья, они скользят по воде, вблизи раскрытых глаз Нади, и неожиданно кажутся огромными, и исчезают — только их маленькие тени проносятся по воде.

Игорь не купается, сидит на берегу, бросает в воду камешки, смотрит, как от них расходятся круги.

Потом они идут через лес.

Игорь первым, за ним — Надя. Надя идет, раздвигая листья руками, отводя ветки.

— Хороший лес, — говорит она.

— Мин тут много, — говорит Игорь.

— Чего же мы тут ходим?

— Я знаю, где ходить, — говорит Игорь.

Вслед за Игорем Надя выходит на небольшую поляну, перегороженную колючей проволокой. Ржавая колючая проволока в рост человека, и натянута между двух столбов, третий — сломан, и проволока там висит.

Игорь уже стоял по ту сторону проволоки, смотрел на Надю.

Надя подошла к проволоке, остановилась у столба, потрогала пальцем ржавые колючки.

Игорь подошел с той стороны проволоки и протянул ей руку.

— Привет, — сказал он. — Передачу мне принесла?

— Какую передачу? — спросила Надя.

— А что, разве не похоже? — Игорь двумя руками, но так, чтобы не ободрать ладони, взялся за проволоку. — Похоже?

Надя молча смотрела на него. Игорь смотрел на Надю. Они стояли разделенные проволокой, посреди прекрасного летнего дня.

— Можно и так, — Игорь приблизил к проволоке лицо, улыбнулся.

Глаза Нади внезапно наполнились ужасом, она отступила назад и закричала:

— Дурак ты! Дурак!

Она села на траву и заплакала, уткнувшись лицом в ладони.

Игорь стоял по ту сторону проволоки. Он не знал, что делать, ему было неловко, и он никак не думал, что все это может обернуться таким странным, как ему каталось, образом.

— Ну вот, — сказал он, — в первый день поругались, а мне завтра уезжать.

Он отошел в сторону, сел под дерево.

— Сегодня вторник? — спросил Игорь и сам ответил: — Вторник, а в субботу Сашка Севастьянов тут сам пошел, и ему полноги оторвало.

Он отвернулся и стал что-то чертить на коре.

Вечером, когда Люся подходила к дому, он колол дрова перед подъездом. Он был в одной рубашке, высокий, крепкий. И это было так похоже на тот весенний день, когда она увидела мужа, который вот так же ловко и легко рубил дрова, что Люся остановилась.