Об этом же писал Немирович-Данченко: «Было просто недопонимание Чехова, недопонимание его тонкого письма, недопонимание его необычайно нежных очертаний. Чехов оттачивал свой реализм до символа, а уловить эту нежную ткань произведения Чехова театру долго не удавалось; может быть, театр брал его слишком грубыми руками…» (Вл. И. Немирович-Данченко. Театральное наследие, т. 1. Статьи. Речи. Беседы. Письма. М., 1952, стр. 107).
Однако неудовлетворенность спектаклем его создателей не мешала огромному успеху у публики. «Вишневый сад» ставился в Москве почти каждый день, и на все спектакли билеты были распроданы полностью. Даже тогда, когда в ходе русско-японской войны многие театры вынуждены были закрыться или пустовали, «Вишневый сад» в Художественном театре продолжал идти с аншлагом. Успех сопутствовал спектаклю и на гастролях в Петербурге (29 марта — 29 апреля 1904 г.). Он шел там 14 раз — и каждый раз при переполненном зале. Восторженный прием был оказан пьесе в провинции (см. письмо от 27 февраля и примечания* к нему). 17 января стало днем премьеры «Вишневого сада» не только в Художественном театре, но и в Харьковском драматическом театре, где пьеса была встречена публикой с большим подъемом.
Сразу же после премьеры «Вишневого сада» к Чехову хлынул поток писем, в которых знакомые и незнакомые корреспонденты выражали свое восхищение новым детищем писателя. Пресса также в основном положительно встретила и новую пьесу, и ее постановку в Художественном театре. Очень характерен для оценки спектакля фельетон Пэка «Кстати»: «„Вишневый сад“ — это продукт коллективного творчества Чехова и Художественного театра. У „Вишневого сада“ два автора: Чехов и Художественный театр <…> Сотрудники на равных правах. Раневскую создали Чехов и Книппер. Гаева — больше Станиславский, чем Чехов. Епиходова — Москвин по намекам Чехова. Варю — Чехов при сильной помощи Андреевой. Шарлотту Ивановну — Муратова и Чехов. Петю Трофимова — Чехов и Качалов на паях <…> Художественный театр делает Чехова сценичным. Чехов делает Художественный театр художественным» («Новости дня», 1904, № 7407, 20 января).
Вскоре после премьеры «Вишневого сада», 15 февраля, Чехов уезжает в Ялту с полной уверенностью, что следующую зиму проведет в Москве. По его просьбе знакомые и близкие начинают искать дачу под Москвой. Тема покупки усадьбы и дома недалеко от Москвы проходит через многие письма последнего периода.
Приехав в Ялту, Чехов вновь чувствует себя плохо. Сказались сильное нервное напряжение в период постановки «Вишневого сада» и юбилейных торжеств, а также суета московской жизни. 20 января Чехов жаловался Н. П. Кондакову: «…хочется работать, и если не работаю, то виноваты в этом мои двери, пропускающие сквозь себя бесчисленное множество посетителей». Мысль о «погубленной пьесе» не оставляет его и в Ялте. Он пишет жене полные горечи строки о том, что Станиславский и Немирович Данченко прочли в ней то, чего он сам не писал, сетует на игру Муратовой, Халютиной, Леонидова и Артема. «Ведь Артем играет прескверно, я только помалкивал», — пишет он 27 февраля, а 29 марта восклицает: «…сгубил мне пьесу Станиславский!»
Волнует Чехова и начавшаяся русско-японская война. На первых порах он отнесся к событиям на Дальнем Востоке оптимистически. 31 января Чехов писал из Москвы В. К. Харкеевич: «На улицах шумят по случаю войны, все чувствуют себя бодро, настроение приподнятое, и если будет то же самое и завтра, и через неделю, и через месяц, то японцам не сдобровать». 3 марта он с уверенностью пишет жене: «Наши побьют японцев». Однако война затягивалась. Чехов особенно напряженно и тревожно начинает следить за развитием русско-японской войны. Он выписывает столичные газеты, в том числе «Правительственный вестник», и с пристальным вниманием читает корреспонденции с Дальнего Востока. События на фронте не оставляют надежды на скорое окончание войны и разгром Японии. С каждым днем становится очевидным — война будет достаточно длительной и очень тяжелой. Из письма в письмо растет тревога писателя за судьбу родственников Книппер, находившихся на фронте, — братьев А. И. и К. И. Зальца. То, что где-то льется кровь, гибнут люди, не могло оставить равнодушным Чехова. В такое время он не может быть созерцателем, и, несмотря на свое нездоровье, Чехов думает ехать на Дальний Восток, и не корреспондентом, а непременно врачом.
Быстро мелькают оставшиеся Чехову дни жизни. Именно в это время его болезнь прогрессировала, все реже возвращалось хорошее настроение, снизилась работоспособность: писал он уже немного и только урывками. А планов было много, и это особенно огорчало писателя. Он мечтает вновь вернуться к беллетристике: написать обещанные рассказы для «Русской мысли», «Ежемесячного журнала для всех». «Листов на пятьсот еще не использованного материала. Лет на пять работы», — говорил он Гарину-Михайловскому (Чехов в воспоминаниях, стр. 659). Чехов хочет написать пьесу специально для зарубежных гастролей П. Н. Орленева, А. А. Плещееву соглашается написать веселый водевиль, задумывает пьесу «совершенно нового для него направления» для Художественного театра. Об этом замысле Станиславский писал: «Сюжет задуманной им пьесы был как будто бы не чеховский. Судите сами: два друга, оба молодые, любят одну и ту же женщину. Общая любовь и ревность создают сложные взаимоотношения. Кончается тем, что оба они уезжают в экспедицию на Северный полюс. Декорация последнего действия изображает громадный корабль, затертый в льдах. В финале пьесы оба приятеля видят белый призрак, скользящий по снегу. Очевидно, это тень или душа скончавшейся на родине любимой женщины. Вот все, что можно было узнать от Антона Павловича о новой задуманной пьесе» (Станиславский, т. 1, стр. 272–273).
С осени 1904 г. Чехов официально собирался принять обязанности редактора беллетристического отдела «Русской мысли». Предложил ему эту работу еще в 1902 г. В. М. Лавров. Он вспоминал: «Стали мы <с Чеховым>, по обыкновению, вести разговор о разных литературных делах, и он опять повторил мне свое желание если не всецело, то хоть отчасти посвятить себя публицистике. Связь с таким человеком, как Чехов, давно представлялась мне необыкновенно привлекательной, и я предложил ему принять участие в редактировании „Русской мысли“. Конечно, все это делалось с ведома и совершенного согласия моего старого товарища В. А. Гольцева. Антон Павлович обещал подумать и думал долго. Лишь только в конце прошлого года он еще крепче сплотился с нами» («Русские ведомости», 1904, № 202, 22 июля). Вероятно, Чехов дал согласие стать редактором «Русской мысли» в мае 1903 г. Об этом свидетельствует заметка в «Русских ведомостях» (1903, № 137, 20 мая): «Редакция „Русской мысли“ просит нас сообщить, что с июня нынешнего года постоянное участие в редактировании журнала принимает А. П. Чехов». Об этом же было объявлено в № 8 «Русской мысли» за 1903 г. И действительно, именно в июне 1903 г. Чехов начал редактировать рукописи начинающих авторов, присланные в редакцию журнала (см. письмо к В. А. Гольцеву от 18 июня 1903 г. в т. 11 Писем). В дальнейшем в письмах к Гольцеву с июня 1903 по май 1904 г. писатель или просит прислать ему рукописи, или дает отзывы о прочитанных и отредактированных повестях и рассказах начинающих авторов. Позднее, уже после смерти Чехова, в № 9 «Русской мысли» за 1904 г. была опубликована повесть «Адя Сумцова» за подписью Эк, с примечанием от редакции: «Это последний рассказ, принятый А. П. Чеховым». В коротком некрологе, открывающем № 7 «Русской мысли» за 1904 г., отмечалось: «В „Русской мысли“ первое произведение Чехова „Палата № 6“ появилось в 1892 году. С тех пор он всего более писал в нашем журнале, а с прошлого года редактировал — и как внимательно, с какою любовью к писателю, если у него была хоть искра таланта! — беллетристический отдел „Русской мысли“» (подробнее об этом см. в т. 18 Сочинений, в статье П. С. Попова «Чехов в работе над рукописями начинающих писателей» — ЛН, т. 68, стр. 845, а также в примечаниях к настоящему тому).
