Секретарша, укоризненно посмотревшая было на нее, теперь молча вышла из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.
Горликов, как обычно, был любезен и даже в чем-то, видимо, от растерянности, превзошел самого себя — начал, уводя ее от главной темы, рассказывать занимательные истории из жизни своей трехлетней внучки. Она же, раскусив его прием, остановила словоизвержение изворотливого царедворца прямым вопросом — не найдется ли работа для Загорского, пусть на время, приглашенным дирижером, в любой московский оркестр? Словесный поток иссяк мгновенно — он сразу обмяк, развел руки в стороны, а потом, выразительно возведя глаза к потолку, отрицательно покачал головой, что, в переводе с языка жестов, означало — рад бы помочь, но не все в моей власти, запрет исходит свыше. Да, слова здесь были действительно не нужны.
Почти то же самое, правда, с менее статичными мизансценами, повторилось в Госконцерте. Трепов, демонстрируя полное соответствие фамилии, формы и содержания, был в своем амплуа — просто милашка, душа нараспашку, свой в доску. Но и здесь было ясно — дело не в нем.
Он носился вокруг нее кругами и поил ее кофе. От прямого разговора не уклонился, начав с совета:
— Вы же не пухнете с голоду, небось хорошо объегорили нас, утаив валютку, знаем мы вашего брата. Могу дать хороший совет — пока отсидитесь в своих хоромах, а потом помаленечку, по чуть-чуть — вылезайте.
— Да сколько можно сидеть? Я еле-еле вытянула его из депрессии, ведь он почти не спит, даже есть перестал… неужели это кому-нибудь нужно? Прекрасно ведь понимаете, что он — не заурядный лабух, а стержень, основа современной музыкальной культуры, а вы, не церемонясь, посадили эту основу на цепь, загнав в клетку…
— Ну, допустим, лично я никого никуда не сажал… к этому делу я вообще никакого отношения не имею…
— Все вы понемногу имеете, и вот результат — обложенный со всех сторон и затравленный, он сидит и ждет, что я принесу в клюве.
— Пусть не просто сидит и ждет, а высиживает какой-нибудь новый творческий замысел — вытворит что-нибудь гениальное, глядишь, простят, забудут, да еще и премию дадут. Вспомни, сколько раз такое проходили. Партия своих заблудших сыновей не бросает, а ее всевидящее око вкупе с руководящей и направляющей десницей никому не позволит сбиться с пути истинного, — он, не скрывая циничного юмора, коротко хохотнул.
— Не юродствуй, прекрасно помнишь, что Загорский — беспартийный…
— А зря… Удивляюсь, как это ты не досмотрела… Тем более должен стараться, вдвойне — творить как сумасшедший…
— Да не творится в таком состоянии, пойми ты наконец и помоги хоть чем-нибудь… хотя бы вспомни, сколько было вместе выпито-съедено, и мы всегда тебя выделяли… Подумай и о том, что пройдет время, все закончится, и он восстанет из пепла… тебе же стыдно тогда будет, что имел возможность и не помог…
— Ладно уж, раз не можете ни ждать, ни сочинять, дам тебе по старой дружбе один дельный советец — начинайте с провинции. Здесь вам сейчас ничего не светит, поверь моему чутью. Да и кроме чутья, есть кое-что еще — надеюсь, не надо расшифровывать, поверишь на слово — кое-какой информацией я владею.
— Да уж, в эти ваши подковерные игрища под грифом «СС — Сведение счетов» лучше и не вникать… А с чего… и как начинать?
— А с простого — поезжайте хотя бы в Рязань, в Саратов, да в тот же Ростов, где он всех знает! Отовсюду звонки — звонят из филармоний, консерваторий, концертных залов, домов культуры и слезно просят прислать кого-нибудь именитого, чтобы хоть как-то, на громкое имя, заманить публику. Понастроили, понимаешь, дворцов, а нам — отдувайся, ведь заполнить их некем — публика почти не ходит! Всё пустует… а чего было ожидать? Уровень-то ведь только у нас, да еще в Ленинграде… вот и идет стон по всему бескрайнему Союзу — спасайте, выручайте, присылайте! А уж о глубинке и говорить нечего — валите туда, до смерти загастролируетесь!
Он захохотал, в полном восторге от своей метафоры, а потом продолжил:
— Шуткую я, не обижайся… хотя и не слишком, в каждой шутке есть только доля шутки, а здесь она — совсем малюсенькая. Отработаете грех — вот тогда можно будет и на поклон, начинать замаливать, только забирайтесь сразу повыше… Дам еще один совет — если решитесь отправиться, берите с собой шамовку, бо никаких харчей в нашей провинции давно не водится, а с вашей тонкой душевной и физической организацией в тамошних ресторанах есть почти невозможно — еще отравитесь. Как там выживают — больша-а-ая загадка для меня. Вот я и думаю — раз нет жратвы, ходили бы уж хоть на зрелища, так нет, не хо-одят…
«Беспринципная сволочь, — подумала она, — еще и острит на такую тему, а кто же довел людей и страну до ручки? Тоже мне, заботливые попечители духа народного! Печетесь-то вы больше всего о собственном благе, прикрываясь своим бездарным принципом демократического централизма, в котором демократии столько же, сколько во мне уважения к тебе, пройдоха, а сам принцип состоит из ничем не прикрытого каждый-сверчок-знай-свой-шесток холуйства. Вот уж точно — перевертыш, зубоскалит, лицедействует… И внешность, и манеры типичные — из двуликих рвачей, бравирующих направо и налево широтой взглядов, но с той же неутолимой жаждой — поскорей вверх по карьерной лестнице… по трупам пройдет, чтобы быть отмеченным. Прошел хорошую выучку в КМО… Даже не скрывает, что команда — „Ату его!“ — еще в силе. Правильно сделала, что пришла именно сюда: этот, по недоумию, виден как на ладони и управляем, прочие же сворные демцентралы этого направления — можно не сомневаться — не упустили бы своего и обиходили бы нас за милую душу…»
Но, прощаясь, вслух сказала другое:
— Ухожу под впечатлением — приятно поговорить с человеком сведущим!
Он проводил ее до двери и пожелал удачи. В машине она отвела душу, заключив свой внутренний монолог:
«Что б вы все сдохли, ничтожества! Да все вы, вместе взятые, и мизинца его не стоите, а туда же — в глушь, в Саратов! Сам небось поедешь в Карловы Вары! Вместе со своей колодой-женой, людей пугать!»
Она поняла одно — анафема еще не снята и ей нужно выпутываться одной, стало уже ясно — бессмысленно бегать дальше по иерархической цепочке, еще не время, и везде будет одно и то же…
Но ясно и другое — возвращаться к мужу с пустыми руками она не может, он на грани нервного срыва…
Решение пришло сразу. Нет, она ни за что не признается Сергею в своем проигрыше, а представит ситуацию иначе — как правильно продуманный вместе с умницей Треповым план его возвращения назад.
Она заехала на телеграф и заказала переговоры с директором Рязанской филармонии. Когда их соединили, ее уже несло, как Остапа, — она сказала, что звонит по рекомендации Владимира Алексеевича Трепова, который не только передает пламенный привет, но и, памятуя о его многочисленных просьбах, делает ему царский подарок — уговорил самого Загорского отправиться в Рязань на гастроли. Директор отреагировал полным восторгом — счастлив, согласен на любую программу, в любое удобное для маэстро время. Договорились тут же о двух концертах — в субботу и в воскресенье.
Домой она вошла с деловым видом.
— Все, заканчивается вынужденная отсидка и начинается первый этап твоего возвращения. Душка Трепов не подвел и тут же все организовал — едем на гастроли в Рязанскую филармонию. Вылет — в пятницу, вот билеты. По концерту — в субботу и в воскресенье, успеешь отрепетировать. Сбросила ему программу-верняк — Шопен, Рахманинов, Чайковский, Шуман… От себя он предложил что-нибудь из твоих камерных вещей — на твое усмотрение. Москву будем брать позже.
— Лерочка, как тебе это удалось?..
— Не все же безнадежные идиоты — он, по крайней мере, не совсем… Так и сказал — гениям надо помогать, бо порой не ведают, шо творят.
Бо, правда, было сказано совершенно по другому поводу, но какое это имело значение!
— И знаешь, что по дороге пришло мне в голову? Нужно хоть раз побыть гонимым… чем плохо оказаться в одной компании с Прокофьевым, Шостаковичем, Шебалиным, Мясковским, Хачатуряном? Вспомни новейшую историю — этот дебильный «Сумбур вместо музыки», державное мурло Жданов со всей своей камарильей… А где это все сейчас?.. Кто из приличных людей помянет их добрым словом? А Шостакович хоть и страдал, но не сдался, выстоял — и сколько еще написал после их разгромов… Как был глыбой, так и останется — во веки веков… А Шебалин? Распяли и выперли из Консерватории…
