Я думаю, надо просить всех написать свои воспоминания и собрать это в архив. Я об этом думал даже при жизни Иосифа, когда встречался с его друзьями, я им говорил: "Пишите, пишите".
Я вижу этот свой второй том интервью с современниками Бродского тоже в какой-то степени как материал для будущей биографии поэта. И я рада, что в этой работе мне помогают распорядители наследства Бродского в Америке и в России. Я отдаю себе отчет, что я должна быть предельно тактична, но я одновременно исследователь творчества Бродского и должна задавать вопросы по существу, даже если они не всегда комплиментарны. Мне, например, важно услышать мнения людей на чудовищное непонимание творчества Бродского Солженицыным или Коржавиным[73]. Последний недавно опубликовал бездарнейшую статью о Бродском в "Континенте". Обе статьи весьма посредственные, но люди-то они известные и многими уважаемы. Стоит ли на них реагировать?
Мне выход из подобных ситуаций подсказал Роман Якобсон, он говорил, что с такими людьми не стоит полемизировать, надо своим примером показать, что ты прав.
В 1988 году Бродский сказал: "Я бы вернулся в Россию при одном обстоятельстве: если бы там опубликовали все мною написанное"[74]. Мы знаем, что когда все опубликовали, Бродский так и не вернулся. Обсуждал ли он с вами свое возможное возвращение?
Да, однажды мы даже устраивали ему поездку в Ленинград, потому что можно было без визы на один день приехать. Это верно, что он всякий раз придумывал новые извинения — то здоровье, то не хотел бы приехать туристом и т. д. Но последнее его объяснение было такое: "Моя лучшая часть уже там. Это мои стихи". Я думаю, что он прав, что не поехал, там бы его на куски разорвали.
Следует ли придавать какое-то значение тому, что российское правительство ни Горбачева, ни Ельцина не извинилось перед Бродским за суд и ссылку, за все страдания, причиненные ему советской властью?
Когда Солженицыну исполнилось восемьдесят лет, он был приглашен в шведское посольство в Москве. Как вы помните, с его Нобелевской премией были проблемы, и наши хотели как-то извиниться. Пригласили туда и Горбачева. У него был золотой случай подойти к Солженицыну и извиниться от имени своих бывших коллег, но он этого не сделал.
Между прочим, Иосиф рассказывал вам, как он встретился с Горбачевым в Библиотеке Конгресса?
Да, но насколько я помню, они не встречались. Иосиф его просто видел. Он мне сказал потом, что он чувствовал, что это идет человек, ведомый судьбой.
В моем присутствии Иосиф рассказывал несколько иную версию. Якобы секретарь вошел к нему в кабинет и сказал: "Joseph, there is somebody to see you" ("Иосиф, там кто-то пришел"). Открывается дверь и входит Горбачев. Иосиф сказал: "Глядя на него, я чуть не заплакал — на меня смотрела страница русской истории". Потом Горбачев спросил Бродского: "До меня дошли слухи, что вы не одобряете мою политику". На что Иосиф ответил, что он не имеет ничего ни за, ни против и надеется, что это взаимно. Я знаю, что у вас есть стихотворение, посвященное Бродскому. Не хотите ли его здесь опубликовать?
— Я написал его через несколько дней после смерти Иосифа. Оно было опубликовано в шведской газете "Svenska Dagbladet" 30 января 1996 года и по-польски в журнале "NaGlos" (1996)[75].
Феникс
Иосифу Бродскому
Не знаю, как случилось, что ты, Аполлон,
сумевший заставить каждую вещь вибрировать своей метафорой,
мог так влюбиться в Эвтерпу в роли
Тоски или Лючии ди Ламмермор.
Геннадия ли благодарить, который книгу писал о Мише,
но умер, не кончив свой труд о великой сопрано;
Вертумна вспомнить ли, твой итальянский друг,
который ознакомил тебя с Адриатикой и трамонтаной,
а потом упал бездыханный на мраморный пол…
Эти мысли приходят, когда слушаю божественный голос,
который врубал ты на полный напор в арендованном "вольво"
и который мне достался, когда ты осенью удрал отсюда —
так же как Roget's International Thesaurus, fourth edition,
который ты бешено листал во избежание истертого
переноса или чтобы найти неожиданную рифму на — ition.
Обо всем этом ты знаешь гораздо лучше меня: о песне и о музыке слов.
Решил я потревожить тебя совсем по другой причине: хочу
тебе рассказать о том, что случилось на следующий день
после того,
как в последний раз ты двинул свою руку в сторону сердца.
Ты, помнится, часто жаловался на то, что никогда не имел возможности
слушать ни Доницетти, ни Моцарта, когда бывал в Венеции:
в репертуаре был всегда Чайковский и Вагнер или какой-то французик,
хотя ты ехал туда каждый год, как только был свободен.
Знаешь, не поздно: на следующий день после того, как ты стал
своими поклонниками. С "La Fenice" случилось то же самое, что с тобой:
значит, вы находитесь теперь в тех же краях, ты и она: трюк Создателя,
который ты, как мне кажется, оценил бы. Но если я знаю тебя достаточно хорошо,
это для тебя не новость.[76]
Феникс
Иосифу Бродскому
Как случилось, не знаю, что ты, Аполлон, в чьей воле
всё метафорами озвучить, жертвою пал амура
и влюбился, как мальчик, в Евтерпу в роли
Тоски или Лючии ди Ламмермор[77], а?
Может, всё из-за Гены, написавшем о Мише[78], однако
не успевшем свой труд завершить о великой сопрано[79]?
Или виной Вертумн, итальянский твой друг[80], — уж как он
познакомить тебя хотел с Адриатикой, трамонтаной! —
а потом вдруг рухнул на пол в ванной своей безвольно…
Эти мысли приходят, пока я слушаю принадлежащий провидцу
голос, звучавший прежде в твоем арендованном "вольво",
когда ты еще не пересек новую для тебя границу,
за которой ты ступишь ногой на гранит балтийский снова
на тот огромный словарь, на четвертое его изданье,
которое ты б изуродовал, дабы избежать дурного
анжамбемана, то ли в поисках свежей рифмы на — анье.
Твое знанье песен и музыки слов совершенней. Я беспокою
тебя по иной причине: случилось что-то
в день, когда ты в последний раз коснулся груди рукою;
что-то, о чем, полагаю, ты знал еще до ухода.
Помню твою досаду на то, что в Лагуне[81] ни разу
не заставал на афише Моцарта и Доницетти, —
Вагнер, Чайковский да чертов француз[82] представали глазу
во всякий приезд твой, а ездил ты часто, почему-то лишь эти.
Знаешь, еще не поздно: на следующий день, когда ты
стал своими поклонниками, "La Fenice"[83] дотла, всецело
прогорел, претерпев ту же участь, исчезая, огнем объятый…
Тебе бы понравилось! Впрочем, не удивлюсь, если ты уже
в курсе дела.[84]
