Сходство их поэтик заменено несколькими исследователями.

Я не говорю, что стихи Бродского похожи на стихи Маяковского. Они очень разные поэты, но оба входили в русскую поэзию, как будто бы они "с неба свалившись".

Да вот и Виктор Кривулин писал нечто похожее о своем впечатлении от публичного выступления Бродского: "Мы, подростки, балдели от ощущения новой, неслыханной музыки"[48]. А чем вас больше всего удивлял Бродский как человек?

Чем еще поразил меня Бродский и отчего мы с ним даже как бы несколько подружились, хотя ни я слишком не вчитывался в его стихи, ни он слишком не всматривался в мою живопись. Дело все в том, что мне было наплевать, выставят ли мои картины, и ему — напечатают ли его стихи. Главное — создать. Такой точки зрения придерживались далеко не все.

Что усмотрела советская система в его стихах опасного и крамольного?

Случилось так, что так называемый "социализм" в эти годы дал свою очередную трещину. Как известно, по закону нам даны и свобода слова, и свобода собраний. Поэтому мне писать свои картинки у себя дома и показывать их друзьям не возбранялось. И Бродскому писать свои стихи и читать их у кого-то на дому тоже не запрещалось. К этому трудно было "пришить" какое-то политическое дело, если непосредственно в этих стихах или картинах не было какого-нибудь антисоветского лозунга. Но подобные нам люди сильно разрушают монолит советской власти. Законом тоталитарных режимов должно быть единомыслие. И к ним старались подобрать какие-то "ключи" с тем, чтобы их либо утихомирить, либо изолировать.

Бродского судят и высылают в ссылку совсем не за его стихи как таковые, а за то, что он — Иосиф Бродский, за то, что он личность. Но главное за то, что он, живя в советской системе, был человеком, никакого отношения к "советскому" не имеющим. Однако власти просчитались: они не представляли, что дело Бродского вызовет такой невероятный резонанс. Питерские власти решили пугнуть свою питерскую интеллигенцию. И фигура Бродского показалась им наиболее подходящей. Но вышло наоборот: они сделали его имя более славным и более знаменитым.

Затронуло ли вас как художника "дело Бродского"? Ведь ваше собственное творчество государство тоже считало ересью.

Я должен признаться, что частенько опасался, что кто- нибудь сзади толкнет под машину. Но надо было привыкнуть быть ко всему готовым. Как видим, Иосиф оказался готовым: он не поднял руки вверх, не запросил пощады.

Часто ли вы с ним встречались?

Вначале мы с ним сталкивались в Питере довольно часто. Мы с ним вдвоем любили заходить в кафе, которое называлось "Уют", частенько брали бутылочку вина, какую-то недорогую закуску и о чем-то болтали. Это не были серьезные разговоры об искусстве, это было милое времяпрепровождение, болтовня.

Бывал я в его необычной комнате, в которую нужно было входить через шкаф, служивший дверью: ты открывал дверцу шкафа, переступал и выходил из другой стороны шкафа в его комнату. Он любил все непохожее на общее, любил веселую шутливость. Когда впервые я вошел в его комнату, я увидел несколько энциклопедий, в том числе геологическую. Это меня поразило. Сейчас мне кажется, что он свое образование получил, читая разнообразные энциклопедии.

Он совершил еще один невероятный в те времена поступок: он вышел из седьмого класса во время урока и больше никогда не вернулся в среднюю школу. Поступок этот сверхневероятный, в него даже трудно поверить.

Позвольте вас поправить, Бродский ушел из школы из восьмого класса.

Я мог ошибиться, но, покинув школу, он пошел работать фрезеровщиком. Он не был кабинетным мальчиком, он не боялся грубой жизни. И при этом никогда не скрывал свою "рыжесть" и "картавость".

Разбирался ли Бродский в живописи?

Не думаю, что уж очень разбирался. Так же, наверное, как я в поэзии. Может быть, побольше, чем я в поэзии. Но мне было очень лестно, когда я показал ему свои картины, он отозвался о них с восторгом. Когда я много лет спустя побывал в Америке в его квартире, я с изумлением увидел на стене плакат, на котором была репродуцирована одна из моих картин. Мне это было лестно.

Вы поддерживали отношения с Бродским на Западе?

Да, мы виделись с ним довольно много раз и в Нью- Йорке, и в Париже, и даже в Венеции и Турине. Однажды, когда я прогуливался по Венеции, меня окликнул Иосиф. Это была случайная встреча. Он предложил сфотографироваться вместе. Мы стояли на знаменитой площади Сан-Марко, окруженные голубями. Фотограф, видимо, специально насыпал им корму. Бродский потом зашел за фотографиями и одну подарил мне. Она сейчас должна храниться в архиве Владимира Марамзина, которому я отдал ее на сохранение, так как сам не имею архива и ничего не сохраняю.

Я эту фотографию определенно где-то видела. Она была опубликована.

И еще одно воспоминание. Когда мы гуляли по Венеции, он спросил меня вдруг, не помню ли я наизусть одно стихотворение.

Наизусть я его не помнил. Неожиданным для меня было и то, что именно это стихотворение, и просьба вспомнить его наизусть.

Вам не кажется, что последнее четверостишие этого стихотворения Пушкина Бродский мог бы вполне обратить на собственную жизнь? Ведь называл же он себя "исчадием ада"[50]. Вы сказали, что встречались с ним в Турине. Что делали там вы и что делал там Иосиф?

Мы с моей женой Тоней приехали в Турин, в издательство, где выходил альбом с моими картинами. И мы узнаем, что сегодня Иосиф читает в театре Нобелевскую лекцию[51]. Звоним ему в отель, приходим. "Я, — говорит Иосиф, — только что из Испании, писал там эту лекцию". Вид у Иосифа ка- кой-то "пыльный": рыжеватый пиджачишко, рыжеватые башмаки, но что сразу видит Тоня: из-под полы пиджака болтается тряпка. "Что это у тебя, Иосиф?" — спрашивает Тоня. И он, ухмыляясь, машет рукой: "Так, подкладка кармана порвалась". Каково же было наше удивление, когда вечером, в набитом богато одетой публикой зрительном зале, на сцену с пачкой листков в руке поднимается наш новоявленный "нобель" в том же дневном обличье с висящей из-под полы подкладкой. После выступления в фойе начинается party. "Мы пойдем, — говорю я, — не будем тебе мешать". — "А куда вы идете?" — "Поужинать к издателю моего альбома". И вдруг: "А меня с собой можете взять?" — "Ты теперь важная персона, "нобель", тебя теперь везде можно брать", — смеюсь я. И мы тихо и сразу же смываемся.

Расскажите о ваших с ним встречах в Париже.

Как-то в Париже Иосиф вместе с Львом Лосевым и Вероник Шильц, если мне не изменяет память, пришел ко мне домой есть тещины пельмени с водкой. Я шутя спросил его, способен ли он сочинять экспромты. Он тут же, через пару секунд, на тещиной скатерти написал: "Здесь ел пельмени / готовый к измене / родины. / Иосиф Бродский".