Фотографии мне очень нравятся, спасибо. Вы упомянули уже два чтения Бродского в Америке, на которых вы присутствовали. Изменилась ли его манера? Какое впечатление он производил на американскую публику?
Он очень хорошо читал, так же хорошо, как в России и в той же манере и каденции, как он читал в Ленинграде. Более уверенно, очень хорошо был одет, выглядел красиво. В зале было полно народу, его исключительно внимательно слушали. Это вообще меня приятно поражает в американской публике, люди, которые едва ли знают по-русски, приходят слушать знаменитого иноязычного поэта и, выслушав краткий перевод, реагируют так, будто все понимают. Конечно, там было какое-то количество студентов-славистов, но, я думаю, основная публика была не университетская, а из города.
Вам легко было общаться с ним после долгого перерыва?
Да, у нас с ним много общего, даже и в мелочах — например, мы разделяли любовь к рубашкам… Я жалел, что мы живем так далеко от Бродского и от Нью-Йорка.
А любовь к женщинам вы разделяли?
Любовь к женщинам мы разделяли, конечно, но девушки у нас были разные, и у него их было намного больше. Но это всегда был готовый сюжет для обсуждения.
Вы считаете, что желание уехать из Советского Союза появилось у Иосифа довольно рано?
Да, я думаю, что рано. Но Иосифу было сложнее из-за всего комплекса отношения к русскому языку, на котором он писал стихи. Не осознавая полностью размеров его дарования, я этих сложностей тогда не понимал, потому что сам сильно хотел уехать, а его совращал, но реальный отъезд наступил примерно лет через десять.
Сейчас, перечитывая его ранние стихи, например "Воротишься на родину. Ну что ж. / Гляди вокруг, кому еще ты нужен…", я, как бесконечно путешествующий геолог, думаю: как такое понимание противоречивого чувства возвращения в родное место оказалось доступным Иосифу Бродскому в двадцать один год? Наверное, в этом и состоит его особый талант проникновения в суть вещей.
Как Бродский работал в геологической экспедиции и как себя чувствовал в заброшенных местах?
Иосиф всегда хотел уехать куда-то в экспедицию, посмотреть совершенно новые места, свалить на время из Питера, ему было важно также заработать побольше денег, чтобы зимой можно было заниматься только литературным трудом. Была даже однажды такая романтическая, но неосуществленная, идея, когда он работал в Средней Азии, убежать из Советского Союза. Иосиф был вполне свой человек в полевых условиях, то есть он понимал, в чем состоят его обязанности как коллектора или помощника геолога. Он с уважением относился к нашему ремеслу. Он таскал рюкзак, часто тяжелый, его не тяготили бесконечные маршруты, хотя бывало рискованно и трудно. Большие реки в тайге надо было часто переходить вброд или сплавляться на лодках. Но была неслыханная рыбалка всегда и охота, обычно голодно не было. Хотя бывали периоды, когда по целым неделям приходилось есть одну тушенку. Холодно бывало часто.
Бродский добросовестно делал свое дело, но он был нервный такой парень, эмоциональный. В одно лето, уже добравшись до Якутии, Иосиф впал в меланхолию, переживал смерть своего знакомого Феди Добровольского, который утонул за год до этого, его мучили какие-то страхи. Он решил уволиться и уехал обратно в Ленинград, чем очень осложнил ситуацию — так как геологическая партия не могла на месте найти замену[38]. Но это было один раз только. В принципе он хорошо ориентировался в полевых условиях и хорошо с местным народом ладил, не терялся. Конечно, потом в ссылке в Норенской и в тюрьме, может быть, пришло более глубокое понимание людей и т. д. Но выход на природу, и до какой-то степени в народ, начинался с полевых работ в геологических экспедициях. Ну не то что Иосиф был совсем свой в народной среде, он картавил, был рыжий, но этого и не требовалось — быть своим, он умел с людьми ладить, умел общаться. Когда ты работаешь в поле, то ты видишь другой народный срез и слышишь другой язык, чем в Питере.
Генрих Штейнберг тоже заманивал Бродского на Камчатку, но в последнюю минуту Бродский передумал.
— Генриха очень уважаю, замечательный вулканолог, Я был далеко не единственный, кто помогал Бродскому устроиться на работу в геологическую экспедицию. Да, Генрих заманивал Бродского на работу на Курилы, было ясно, что это будет интересный опыт, но почему-то этого не получилось.
Галя Дазмарова, которая сейчас живет во Флоренции, тоже устраивала его куда-то.
Да, как замечательно, что вы знаете Галю Дазмарову. Очень талантливый человек, геолог тоже, на гитаре хорошо играет, вот из этого как раз геологического круга, который я раньше упоминал. Другой человек, который вам может рассказать об "экспедиционных намерениях" Иосифа, это поэт Сергей Шульц, теперь известный геолог и автор исторических книг. Я учился у его отца, профессора геоморфологии и тоже Сергея Сергеевича Шульца. Я думаю, что Сергей и был первым, кто его устроил в экспедицию. Сергей уже тогда был широко образованный человек, с Иосифом у них были свои отношения, интересные и долгие. Машинистка, которая печатала стихи Бродского, печатала также стихи Шульца. Поскольку Шульц работал во Всесоюзном Геологическом институте — ВСЕГЕИ — и занимал там определенное положение (я, кстати, тоже стал потом работать в этом институте), он помогал Бродскому подыскать хорошую полевую работу.
Кто попадал в его друзья?
Это, безусловно, определялось какими-то симпатиями, особенностями поведения, биографии или принадлежностью к какой-то группе. Это были люди, которые вызывают ощущение душевного комфорта. Если же с человеком неинтересно разговаривать, неинтересно проводить время, никакой дружбы быть не может. В основном ему было интересно с поэтами.
Менялись ли ваши с ним отношения?
Другая стадия наших отношений с Иосифом наступила, когда я женился на Раде, у которой была хорошая фигура, замечательное знание русской поэзии и несравненная память на стихи. Примерно через полтора года скитаний в Ленинграде по разным снятым квартирам нам удалось купить кооперативную квартиру на острове Декабристов, на восьмом этаже, с видом на Финский залив. Туда к нам часто приходил Бродский, он был другом нашей семьи. Тогда мы уже понимали очень хорошо, что имеем дело с великим поэтом.
С согласия Бродского Рада взяла на себя труд собирания автографов его стихов. Эту работу она выполняла очень хорошо. Она стала ревностно собирать все новые стихи Бродского и все более ранние стихотворения, насколько это тогда было возможно. Сам Ося довольно быстро привык к этому и, зная ее этику и дисциплинированность, сам приносил, подписывал и правил. Рада все это собирала в такие машинописные тома, сшивала их, составляла каталог. Я думаю, что в кругу людей, изучающих поэзию Бродского, таких, скажем, как Лев Лосев, Петр Вайль, Александр Генис, Яков Гордин, можно назвать и еще нескольких уже немолодых людей, которые осознают большое значение ее вклада, но я нигде не видел напечатанного признания этого факта.
Где это все находится?
Это все находится, я думаю, в квартире у Рады в Париже. Я знаю, что она знакомила со своим архивом Лешу Лосева, который готовит собрание стихов Иосифа Бродского для "Новой библиотеки поэта".
Насколько близко вы наблюдали отношения Бродского с Мариной Басмановой?
Не близко. Мы были кое-как знакомы с Мариной, но я ее не принимал за человека хорошего и интересного. Но поскольку их отношения были довольно сложными, то когда Иосиф к нам приходил, мы иногда разговаривали про Марину.
Вы знали родителей Иосифа?
Александр Иванович и Мария Моисеевна меня любили. Я много раз приходил в их дом, они ко мне относились как к человеку, которому можно было доверять. Когда Иосиф был в ссылке, им надо было звонить с переговорного пункта в Архангельскую область. Я часто их сопровождал в эту переговорную контору, поскольку обстановка там была неприятная. Были и другие разные дела; они всегда знали, что мне можно позвонить, и я это сделаю. Они были очень похожи на моих собственных родственников, и мне было с ними легко.
