Возвращаясь к поэзии, вы, вероятно, знаете, что между оригиналом и переводом лежит огромная пропасть. Вам, как и многим западным критикам и поэтам, стихи Бродского известны в его авторских переводах. Джон Бейли, в рецензии на сборник стихов Бродского по-английски, заметил, что Бродский по- английски напоминает медведя, играющего на флейте. Он сказал это из желания оскорбить Бродского или в этом есть доля истины?

Переводы Иосифа всегда вызывали горячие споры. Но дело здесь, думается, в том, что Иосиф настолько хорошо знал английский, что мог читать свои переводы сам. Уверен, что какие-нибудь пуристы могли придраться к его произношению: например, он произносил "warp", а на самом деле это должно было означать "whir rip", но сами переводы были очень и очень хорошими. Помню, как на него обрушился с критикой один самодовольный глупец, которого я знавал в Лондоне.

Вы имеете в виду Крейга Рейна?[207]

И заявил, что переводы плохие, лишь для того чтобы унизить Иосифа. Иосиф же был выше всей этой суеты, подобная чушь его не трогала.

Как ему удалось стать Поэтом-лауреатом США?

Интеллектуалам Америки случается время от времени делать что-нибудь по-настоящему умное. Думаю, так случилось и в тот раз. В один прекрасный день они вдруг осознали, что среди них живет великий поэт, выработавший свой особый образ жизни, весьма привлекательный, и что стоит обратить на этого человека внимание публики, поговорить о нем, почитать и послушать.

Кстати, вам нравилась его манера читать стихи?

Да, он замечательно читал. Когда я услышал его чтение впервые — не помню, когда это было, — оно напомнило мне пение в храме, в моем храме; впрочем, эти вещи схожи. Он был замечательным чтецом. Он читал почти всегда одинаково, но его манера была… как бы это сказать, завораживающей. Очень-очень еврейской.

Он никогда не изменял своей манере чтения.

Забавно, сегодня утром я получил длинный факс от моего друга Митчела Крюгера, в котором говорилось, что последний раз он виделся и разговаривал с Иосифом в Мюнхене. Речь тогда шла о покупке авторских прав на сотню стихотворений Бродского, и теперь он хотел бы вернуться к этому вопросу. Желаю ли я это осуществить? Я ответил ему, что не против, но сначала мне нужно переговорить с его вдовой, Марией. Я только что отправил ей длинное письмо, потому что не смог дозвониться. Вы знаете, что Мария живет в Милане и работает у моего друга Калассо. Так что я, скорее всего, на это пойду. Однако есть еще кое-что, что нам всем пришло в голову одновременно, и Иосифу тоже: заново перевести его самые ранние стихи. Это просто необходимо сделать. Многие вовсе не переводились, другие переводились, но очень плохо — по крайней мере, так говорят. Что я об этом могу знать? Мне сказали, и я поверил.

Иосиф отказывался признавать влияние на себя каких- либо поэтов, но для Одена он делал исключение. Как вы думаете, почему он выделял Одена? Что именно привлекало Бродского в его поэзии? Его самообладание, легкий налет абсурда, сдержанный лиризм, нелюбовь к себе?

Когда я думаю об их поэтических голосах, они кажутся мне во многом похожими. Вот как я ответил бы на этот вопрос. Они оба замечательно звучат. У них одинаковая тональность.

Интеллектуальность, отстраненность?

Да.

Как вы думаете, стал бы Бродский Бродским, если бы не суд, приговор, заключение и ссылка, то есть политические преследования, которым он подвергся в молодости? Его всегда возмущало то, что критики уделяют так много внимания испытаниям, выпавшим на его долю в России.

Его это безусловно возмущало, но позвольте с вами не согласиться. Мне не кажется, что на это делался такой уж большой упор. В конце концов, тюрьма не мешала ему писать стихи: он писал стихи и в заключении, и в ссылке, как мы оба прекрасно знаем. Так он справлялся с неволей; даже когда у него не было карандаша и бумаги, он сочинял стихи в уме, а потом записывал. Я печатал Солженицына и знаю, как они оба справлялись с политическими проблемами.

Говоря о слишком большом упоре на страдания, я имела в виду не Иосифа, а критику. Практически все монографии и статьи о Бродском начинаются с этого факта его биографии. Ему это не нравилось. Может, поэтому он так был против того, чтобы кто-нибудь написал его биографию? Как вы думаете, нужно ли знать биографию Бродского, чтобы лучше понимать его поэзию?

Думаю, да.

Известно, что Бродский очень любил Англию и всё английское. Как вы думаете, он считал Англию имперской страной, ведь образ империи был исключительно важен для его творчества?

Прошу меня извинить, но мне кажется, что Иосиф, приехав сначала в Англию, а затем в Америку, почувствовал себя свободным. Свободным политически. Иными словами, никто больше не следил за ним, не указывал, что можно делать, а что нельзя. Я, разумеется, фантазирую. Мы никогда не говорили с ним об этом. Знаю, что в Англии он чувствовал себя очень вольготно. В Америке тоже; когда он жил на Мортон-стрит в окружении всех этих людей, которых я знаю, он был счастлив. Кстати, я хотел повидаться с одной из его соседок, но, похоже, она в Камбодже.

С Марго Пикен?[208]

Да. Знаете, это очень по-американски — такого рода коммуны. А у них вообще все сложилось на редкость удачно. Все, кто там жил, живо интересовались друг другом, восхищались теми или иными художественными талантами друг друга, поэтому от общения всегда была отдача. Иосифу, как мне кажется, все это очень импонировало. То есть это так и было, он сам говорил об этом.

Вы печатали многих известных, первоклассных поэтов. Фактически все они иностранцы. Как Бродский вписывался в компанию американских поэтов?

Он был очень щедр на похвалы. Говорил хорошо практически о них о всех. Если подумать, то можно, пожалуй, вспомнить парочку, которых он не любил. Но имен называть я не буду! В целом же он очень позитивно относился к современной американской поэзии.

Я знаю, что Дерек Уолкотт, Марк Стрэнд, Ричард Уилбер любили Иосифа. Но были и другие известные поэты, чьи имена вы не хотите называть, которые его не любили.

Я бы сказал, что очень многие поэты высоко оценивали поэзию Бродского и любили его самого. Не думаю, что эти вещи очень его занимали. Много ли есть американских поэтов, которые могли бы написать стихи, отличающиеся такой нравственной силой и таким совершенством языка, как те, что Бродский написал по случаю своего сорокалетия ("Я входил вместо дикого зверя в клетку…")? Они заканчиваются словами: "Но пока мне рот не забили глиной,/ Из него раздаваться будет лишь благодарность".

Трудно сказать.

Поддерживаете ли вы решение Энн и Марии ограничить число переводов Бродского? Я как преподаватель знаю, что чем больше у студентов версий перевода, тем глубже они проникаются оригиналом. А что вы думаете на этот счет?

Я не чувствую себя достаточно компетентным, чтобы рассуждать на эти темы. Русского я не знаю и не могу поэтому сравнивать разные переводы. Несмотря на то что я печатал многих иностранных авторов — испанских, немецких, итальянских и так далее, — я не знаю ни одного иностранного языка, за исключением, пожалуй, французского. Сюзан Зонтаг, мой большой друг, пишет на нескольких языках, и ее испанский издатель может сказать ей: "Мне не кажется это слишком удачным" — или: "Мне хотелось бы, чтобы вы переделали то-то и то-то". Я же не вправе это говорить, поскольку просто не знаю предмета! Для этого мне нужно посоветоваться с кем-нибудь, кому я доверяю. Сам же я не могу сказать, что хорошо, что плохо.

Некоторые исследователи Бродского полагают, что отрицательным результатом его славы явилось то, что другие русские поэты оказались в тени. Предпринимало ли ваше издательство какие-нибудь шаги для того, чтобы исправить эту ситуацию? Намереваетесь ли вы опубликовать кого-нибудь еще из русских поэтов?