— Что делать-то, Миша, будем? — спросил он шофера.

— А что надо делать?

— Да вот, понимаешь, ехать надо... Ну, так как ты живешь? Давненько не виделись.

— Да что, Артем Сергеевич, знаю, что обнимут, но не знаю когда, — улыбнулся Миша.

— Вчера вот, — заговорил Петунин, — экспедитор один пришел. Сам-то, говорит, коврик завел, креслица, а у нас, понимаешь ли, потолок обвалился и раздавил всю нашу мебель времен царствования Екатерины Второй. Что же нам теперь, лавки сколачивать? А другим понадобились раковины и два унитаза — раздавили, говорят. Тьфу, черт возьми, — Петунину стало жарко. — Я становлюсь полуидиотом. Ну, унитазы. Ну и что? Тоже надо...

— Надо, — вздохнул Миша и запел:

Впереди ползла водополивочная машина, прибивала водой пыль на дороге. Но вода быстро высыхала, и пыль снова вихрилась из-под колес встречных машин.

— Н-да-а, — перестав петь, задумчиво сказал Миша. — Вот тоже агрегат, ползет как майский жук.

После коксохимпроизводства, где Петунин забрал заявку на транспортерную ленту, потребную производству, да записал еще себе целый перечень всяких дел, отпустил шофера обедать. И тут, как назло, позвонил Котеночкин — встали аварийно сразу две печи — на одной обвалился свод, у другой проело подину, ушла плавка, и свод тоже еле-еле держится...

— Что надо? — спросил Петунин, сам зная, что надо, но все же спросил и, не ожидая ответа, стал записывать в свой блокнот.

— Одна из них должна была, по-моему, становиться на капремонт? — спросил Петунин, проверяя свою память.

— Девятая, — согласился Котеночкин.

— Давай заявку на все материалы по капремонту. Немедленно. В пять я буду у тебя.

И с этой минуты, что ни делал Петунин, он думал о цехе. Он делал все, что делал там прежде, и все ловил себя на мысли, что как-то странно все получается: делал дело — испугался выговоров или еще черт знает чего, чего-то выдуманного. А, да пусть бы они все горели синим пламенем, эти выговоры! А сейчас ушел, и скорбит душа, будто потерял что-то, и уж никогда не обрести прежней уверенности — так всегда: что имеем, то и не ценим. Но к этому Котеночкину, розовенькому среднего росточка человеку с брюшком, он относился сочувствующе, потому что знал, что жареный петух еще ни разу не клевал его. А вот уж когда он, родимый, клюнет, тогда-то и вся спесь схлынет и отойдет в тылы, на задний план — до поры до времени, потому что спесивые и делающие себя важными люди такими рождаются, такими и уходят в мир иной.

И в прошлом и в позапрошлом году он стоял здесь вот так же. Так же было светло от березового леска, и так же далеко виднелось белое песчаное дно, и на ровной глади, посреди озера, спали утки, а он стоял на твердом песчаном приплеске и узнавал недалекий камышистый мысок справа, огромный, голый, сырой, источенный какими-то жучками черный пень возле уреза воды и багрянолистный куст крушины на бугорке слева.

Изредка, высоко над головой, в прозрачном осеннем небе со свистом проносились тяжелые косяки гоголей, а низко и откуда-то из-за верхушек берез неожиданно падали быстрые чирки, и он не успевал вскинуть ружья, а иногда просто не хотел пугать тишину. Он знал, что часа через два придет сюда, на перелет, и охота будет удачной, а сейчас он вернется к машине. Там на костре Юля варит уток — шилохвость и двух чирков.

Сейчас они сядут и поедят, а после он сделает вот на этом камышистом мыске скрадок, он уже подобрал ящик из толстых реек, в них грузят картошку на поле.. Он затащит этот ящик в камыши, чтоб можно было на нем сидеть, срежет несколько пучков ивовых веток и привяжет к ящику, шалашиком, а потом забредет в воду и, распустив чучела, спрячется в скрадке, будет ждать. В прежние времена, покуда был начальником цеха, ему не так-то часто выпадало побывать на охоте, тем более с Юлей. «Надо бы ей тоже купить ружье, сапоги и теплую куртку, — подумал он. — И надо бы кончать эту канитель, соединить комнаты и жить... Будет ли мне хорошо? Не знаю. А пока — хорошо. Наверное, вместе будет тоже хорошо», — уверял он себя.

Он повернулся спиной к озеру и пошел наискосок по высокому вишеннику и шиповнику. Вышел на опушку. В лицо тянуло теплым ветерком. Было сухо, кое-где уже чернели пахотой поля. Вокруг, до самого горизонта, сияли желтизной огромные стога соломы. Он пошел к одному из них, где у маленького пресного озерка под багряным кустом крушины стояла его малолитражка и где Юля готовила уток с опятами.

Юля сидела на корточках перед костром и ложкой снимала из котелка пену. А рядом на куртке лежал ворох шампиньонов с чешуйчатыми шляпками, с ярко-розоватой мякотью в надломах.

— Что ты с ними будешь делать? — спросил он.

— Ты представляешь, какое это будет чудо зимой — жареные шампиньоны!

— Представляю.

— То-то. Ты посмотри, сколько их во-он на том бугорке около поля. Круги, круги... Я брала только молодые. Удивительный фрукт! — улыбнулась. — Ну что же, садимся обедать?

— Ты прибери утиный пух — можно выстегать куртку. Очень тепло. Зимой будем ходить на зайцев. А уток я тебе настреляю...

— Ты пришел к выводу, что я могу быть хорошей женой?

— Давно, — улыбнулся он, — только мне все некогда было сказать тебе об этом.

— Верю.

— Вот и прекрасно! Сейчас пообедаем, и я пойду.

— Можно я пойду с тобой?

— Можно, — снова улыбнулся он.

«У нее очень красивые глаза, — подумал он, ставя ружье в куст крушины. — Таких лилово-синих глаз я никогда не встречал. Она постоянно смотрит на меня с болью и укором. За что? Н-да-а... А ведь я два года уходил и возвращался, и она никогда и ничем не выразила своего неудовольствия. Только смотрит, смотрит... Свинья я, черт побери. Неужели мне только что стало ясно, что я не могу, нельзя мне потерять ее? Это последняя моя женщина».

Он подошел к стогу и выдернул охапку соломы, бросив ее возле костра, упал на спину и, закинув руки под голову, стал смотреть в небо. «Я — идиот. Я приехал с ней на охоту, а думаю о Елене. Когда я думаю о Елене, я не могу прикоснуться к этой...»

— Садись за стол, — позвала Юля.

— Батюшки-и! Утки в опятном соусе, коньяк, свежие помидоры. Уф! — развеселился он, садясь за красный складной столик и все поглядывая на нее, сравнивая. «Чепуха какая, я не могу от нее освободиться. И не могу забыть ту... Елена, эта красивее тебя, но я не могу от тебя освободиться... Неужели так будет всегда?..»

— Ты опять думаешь о работе?

— Что ты! Я думаю о том, что люблю тебя и как мы сейчас пойдем на охоту...

— Я очень довольна, что мы выбрались сюда, — сказала Юля, поглаживая щенка. — Рой, лежи. Сейчас ты получишь косточки... Артем, ты забыл хлеб. — Она встала и убрала с костра котелок с чаем. — Ты всегда забываешь есть хлеб.

— Молодец, вкусно! — похвалил он. — Скоро утки откормятся на осенних полях и будут еще вкуснее. — Он посмотрел на Юлю, высокую, стройную, в спортивном синем костюме, и остался доволен. — Сына бы нам.

— Ты уверен, что мы вырастим сына? — садясь перед ним за стол, спросила она.

— И не одного.

— Своего сына я назову так: мой единственный, любимый сын Мелс, — сказала Юля.

— Почему единственный?

— Потому что потом ты уйдешь и у меня никогда и никого не будет, кроме него. — Говоря это, она смотрела на куст крушины.

— Ты что, у нас будет пятеро сыновей. Две собаки и два ружья.

— У меня будет один сын, — сказала она.

— Странно! — удивился он. — Разве ты не хочешь, чтобы у него и у нас было будущее?

— Хочу, но я уеду. Потому что у тебя в глазах всегда твое прошлое. Я не хочу жить рядом с твоим прошлым. Ты болен прошлым. И пятеро сыновей не исцелят тебя от твоего прошлого.