Залопотали склоненные над водой ветви плакучей ивы, и вдруг пошел дождь-моросейник. А потом поднялся ветрище, и хлынул ливень.
Испугавшись темноты, близких криков выпи, заполошного лягушачьего кваканья, поднявшегося со всех сторон, и вконец озябнув, ребята припустили бежать по домам.
Вначале проводили Маню, потом Фишку, Колька довел Лидку до ограды, и она кошкой вскарабкалась по углу дома под крышу, где спала. А Кольке все равно где было спать. Чаще всего он ночевал у Вовки в углу избы на охапке осоки-шумихи.
Лидка сдернула мокрое платье и нырнула под одеяло. И сразу начала куда-то падать, падать... Засыпая, еще слышала, как воет в трубе ветер, скрипят ставни, крадко шебаршит по крыше и что-то мягкое лопочет дождь.
Утром мамка разбудила Лидку, забарабанила палкой из сенок:
— Лидушка, Лидушка, вставай! Хватит дрыхнуть-то... Уж солнышко над головой стоит... Слышь, принеси Маруське воды и напои. Седни поведем ее к быку.
— Ладно, — сонно согласилась Лидка.
— Вставай, вставай, я побегу в правление — полы домою. Я тут груздянку сварила, утресь все бабы на ферме грибы собирали. После дождичка-то крепехонькие навозники. И я тоже набрала... Да не забудь — кинь ложку сметаны в чашку — вкуснее будет... Слышь?..
— Да слышу, — недовольно отозвалась Лидка и разомкнула глаза: в щели крыши светит солнышко, попискивают ласточки, рядом на одеяле мурчит, умывается кошка Фекла.
Лидка хватается за платье, оно скоробленное от вчерашней сгущенки, надо перестирывать. Значит, надо ждать, пока уйдет мамка. В сенях в углу стоит большой чугунок со щелоком. Мамка заварила крепкого щелоку, чтоб вымыть голову Лидке, да, видать, и забыла. Придется платье теперь стирать, а когда оно еще высохнет — не дождешься, надевать же больше нечего. Лидка берет платье, спускается по лесенке в сени, находит щелок. Начерпав кружкой в ведро щелока, стирает платье. Голова чешется, и Лидка после платья моет голову. Потом, накинув старую фуфайку, выходит в ограду и вешает платье на тын.
На шестке теплый чугунок с груздянкой. Лидка находит на полке стакан со сметаной на донышке и жадно ест груздянку. Груздянка сегодня вкусная.
Платье немного подсохло, надо надевать и нести Маруське воды. Маруська уже мычит. Ходит за Лидкой, тычется губами в лопатки, норовит захватить и пожевать непросохший подол платья.
— Потерпи, ласочка, потерпи, не привередничай, — мамкиным голосом уговаривает корову Лидка, скребет ей за ухом, гладит. — Счас водички принесу...
Прибегает запыхавшаяся Маня.
— Наши... все наши... — сминая слова, шепчет Маня.
— Что наши?
— Все наши ребята пошли записываться в пионерский лагерь! — наконец выпаливает Маня, нетерпеливо подпрыгивая. — Айда!
— Враки, поди, — сомневается Лидка, но сама загорается. — Прям счас?
— Счас, — кивает Маня.
— Бежим, — решается Лидка.
В районо полный коридор ребят, но Колька захватил очередь на всех.
— Эх бы, да всем бы вместе, а? — радостно суетится Колька.
В комнату на запись начинают запускать по трое. Все ждут, шикают друг на дружку, ждут первых счастливчиков. И вот наконец распахивается дверь, и все трое вылетают пунцовые, сияющие.
— Ур-ра-а! — кричит Колька.
Лидка даже не успевает порасспросить Кольку, что да как, как ее, Маню, Фишку и Вовку впихивает в дверь нетерпеливая толпа.
В комнате стол. По краям стенок стулья, на зарешеченном окне герань. За столом толстая пожилая тетенька.
— Ну, — спрашивает тетенька Маню, — фамилия? Год рождения, где работает мать, где отец?
Маня, заикаясь, растягивая слова, говорит, кто она и что матери у нее нет, а отец на фронте.
— Хорошо, — говорит тетенька. — Готовь белую майку, трусы, тапочки, полотенце... А ты, Реутская? — строго говорит тетенька Фишке. — Ты приди с мамой...
— Хорошо, — соглашается Фишка и, ссутулясь, идет к двери.
— А я — Лидка, — с готовностью представляется Лидка. — Мамка у меня колхозница, тятька умер...
— Девочка, — говорит тетенька и смотрит так, что у Лидки холодеет спина. — В пионерский лагерь мы записываем только детей военных. Понятно?
— А? — не понимает Лидка.
— Девочка, а твой отец военный?
— Он умер, — тянет Лидка.
— Он умер не на фронте. А мама у тебя — колхозница. Вот если бы твой отец или мама воевали...
— Моя мама зато моет полы, — с гордостью заявляет Лидка, надеясь, что уж это наверняка подействует.
— Вот и пусть моет... Фу, какая ты непонятливая, я же сказала, что твой отец не проливает кровь...
— А-а, — тянет Лидка, готовая провалиться от стыда, и пятится к двери. А на деревянном крылечке сидит и плачет Фишка. Лидка таращит глаза, крепится, чтоб не разреветься, но это не помогает.
— Айда отсюдова, — еле слышно говорит Лидка, поднимая Фишку за руку. — Пойдем лучше есть сгущенку...
Ссутулившись как старухи, они бредут по пыльной улице и ревут в голос. За ними так же понуро плетется Вовка Рыжий. А следом идут виноватые Колька с Маней. Как будто что-то нарушилось в их дружбе, разъединило их.
А в вересковой яме разрушен тайник. Брынзы нет, бидончик на боку, и сгущенки там с ложку. Трава вокруг помята. Со склона из сочной крапивы высунулись, глядя ело и настороженно — собаки. Целая свора.
— Это они слопали, — говорит Колька и кидает в собак камнем.
Собаки не двигаются — все так же смотрят.
— Не тронь собак! — тихо просит Лидка. — Они тоже есть хочут. — Взяв пустой бидончик, она поднимается из ямы. — Мне Маруське надо принести воды, — добавляет она еще тише и, не оглядываясь, идет домой.
— Я с тобой, — догоняет ее Фишка. — Знаешь, мама просила передать тебе большое спасибо за цветы.
— Ну вот еще! — отмахивается Лидка.
— Она зовет тебя вечером пить чай. Вот конфетка — это тебе.
Лидка зажмурилась. Конфетка настоящая, может быть, шоколадная, в двух бумажках. Таких конфет Лидка еще не едала.
— Давай пополам, — предложила Лидка.
— Нет, я уже такую съела... Мама вечером даст нам еще по одной. Даже, наверное, лучше этой. А еще по печенюшке.
— Ух ты! — радуется Лидка и забывает, что только что были обиды и слезы. — Тогда я половинку оставлю мамке.
— Конечно, — соглашается Фишка.
— Пойдем сегодня на пустырь к элеватору? Там, может, опенки выросли... дождик был ночью...
— Опенки — это которые негниючки, да?
— Ну.
Высунув голову из ограды, мычит Маруська. Лидка хватает ведра, коромысло и бежит к речке.
— Дай я поднесу, — предлагает Фишка.
— Ладно, обратно пойдем, с половинки дороги дам.
Едва она успевает напоить Маруську, как приходит мамка.
Мамка накидывает на рога Маруськи веревку и заставляет Лидку подгонять ее прутиком. Маруську ведут к быку. Лидка не бьет корову прутиком, только машет им по воздуху возле ее боков, да Маруська и сама топает охотно — кому хорошо стоять целый день в ограде.
На ферме, возле поломанных комбайнов, стойка для случки скота. Рядом ветеринарная.
Озабоченная и суетливая мамка заводит Маруську в стойку, коротко привязывает ее и говорит Лидке, чтобы отошла к стенке ветеринарки. Бык, бурый, белолобый, с кольцом в ноздре, косит глазищами, фырчит и гребет ногами землю. Герасим, рослый однорукий мужик, заведующий фермой, стоит рядом со скотником Афоней и за что-то тихо ругает его.
— Мамк, так он некрасивый, — шепчет Лидка.
— Кто? — не понимает мамка и смотрит заискивающе на Герасима.
— Герасим, вот кто...
Лидка понуро бродит у стенки, заглядывает в окошко ветеринарки, там полки с банками, пробирками, ящиками. А на столе — телескоп, наверное? Вот бы заглянуть в него разочек!
А ноги у Лидки все обмякают, в животе крутит, урчит. Да и подташнивает ее, перед глазами мельтешат какие-то золотистые мушки. Мушек этих все больше и больше. Они вертятся, летают, и, чтобы их остановить, Лидка зажмуривается. Открыв глаза, она видит, как упирается бык, — не хочет идти к Маруське. Герасим нокает, хлыщет быка веревкой...
