В середине августа 1917 г. был сформирован батальон хорватских ландштурмистов и отправлен на македонский фронт в целях пропаганды среда сербов. Хорваты вступали в переговоры с сербскими постами, принимали от сербов письма на родину и распространяли газету «Белградские Известия», выходившую в Белграде на сербском языке. В результате этой пропаганды до сентября 1918 г. к нам перешло 9 офицеров и 445 солдат, что, разумеется, было крайне неприятно для салоникской армии. Французы приняли решительные меры противодействия: за хранение «Белградских Известий» грозила смертная казнь. Все это мало помогало. Естественно, перебежчики были отличным источником информации; от них мы узнавали также о наших солдатах, нарушивших присягу и перебежавших в сербскую добровольческую дивизию.

Летом 1917 г., когда среди союзников в Салониках происходили постоянные переброски, мы еще могли рассчитывать на верность Болгарии. Однако еще в марте 1917 г. разведывательное бюро плавной квартиры пришло к убеждению, что эта верность базируется исключительно на тех выгодах, которые могут быть обеспечены центральными державами. Стоило бы Антанте предложить больше, и Болгария охотно пошла бы ей навстречу. У премьер-министра Радославова уже были известные трения с главной квартирой, которая была близка к демократической оппозиции. По сообщению полк. Танчос, сменившего нашего военного атташе в Софии полк. Новак, полевое жандармское отдаление, ведавшее контрразведкой, в связи с этими трениями было переведено из Софии в Кюстендиль, а в Софии было создано военно-полицейское управление при военной министерстве, которому была передана контрразведывательная работа в тылу. Слабо организованной болгарской разведывательной службой при главном командовании руководил, в тесном контакте с германской разведкой, майор Ватев.

Русская революция не осталась без влияния на Болгарию. Усилилась активность прогрессивно-либеральной партии Данева. В армии стала замечаться социалистическая агитация. В августе произошло крупное восстание, подавленное лишь путем [201] многочисленных казней солдат. Среди солдат вела разлагающую работу русофильская аграрная партия. Усиливалось недовольство и среди офицеров. В довершение всего со Стокгольмской конференции вернулся социалист Кирков и стал развивать пацифистскую пропаганду.

Болгары, настроенные против Германии вследствие спора из-за Добруджи и недоверчиво относившиеся к Турции, не скрывали своих целей войны. Не составляло секрета, что они стремились к объединению всех областей Балканского полуострова, в какой-либо мере заселенных болгарами.

Если еще учесть, что приходилось опасаться влияния русской революции среди собственного населения Австро-Венгрии, и что неограниченная подводная война не дала ожидаемых результатов, то стало ясно, что мирное выступление палы Бенедикта XIV необходимо было рассматривать как наиболее желательный выход из положения. К сожалению, это мнение не разделялось Германией, внутреннее положение которой, впрочем, было значительно прочнее. В этот момент нам представилась заманчивая перспектива непосредственных переговоров с французским генштабом. 7 августа 1917 г. в Швейцарии произошла встреча майора французского генштаба графа Арман с его родственником графом Ревертера. Эта идея возникла в период наибольшего обострения морального состояния французской армии. Но этот кризис был скоро ослаблен принятыми энергичными мерами: В связи с этим завязавшиеся переговоры остались безрезультатными, так же, как и благая попытка принца Сикста.

Мало пользы для дела мира принесла шумиха, затеянная непрошенными миротворцами вроде Фрида, Фейльбогена, Мейнля, Ферстера и Уде, которые, находясь в Швейцарии, видели все в черном цвете. Они вредили нам у союзников — германцев, которые говорили даже о мощной революционной пропаганде, руководившейся у нас принцем Александром Гогенлоэ, Ферстером и Фридом. Еще больше они вредили за границей, куда, очевидно, писали в том же духе, как и к себе на родину. Так, в одном из писем, перехваченном нашей бдительной цензурой, Фрид писал в Вену некоей г-же Франкль:

В связи с начавшимся 18 августа одиннадцатым наступлением итальянцев на Изонцо настроение в нашей стране упало. За день до этого мы были предупреждены перебежавшими к нам лейтенантом и 18 солдатами 206-го итальянского [202] пех. полка. Во время этой операции мы испытали ряд неудач. Впервые она дала Италии значительный выигрыш территории, вследствие чего создалась угроза Триесту.

Еще в период одиннадцатого сражения на Изонцо итальянский генштаб разработал план, суливший внести полное расстройство в систему нашей обороны в южном Тироле. Наиболее опасным для оборонявшихся подступом, выводившим прямо на Триент, являлась долина верхней Бренты, так называемая Валь Зугана. Ее преграждала наша оборонительная позиция, проходившая от Монте-Чиварон к устью р. Мазо и затем по западному берегу последней. На восточном берегу были укреплены лишь холмы выше Карцано, образовавшие так называемое предмостное укрепление Ментрате. Южнее предмостного укрепления, на участке от Мазо до Бренты с мостом прямо на Карцано, был расположен 5-й батальон 1-го территориального пех. полка, в составе которого было много чехов. Батальоном временно командовал заслуженный разведчик майор Лаком. Наиболее храбрым офицером батальона был ст. лейтенант резерва Людвиг Пивко, герой боев за пик де Лана, словенец по национальности и женатый на чешке, до призыва — профессор педагогического института. Награжденный всеми боевыми наградами, он пользовался неограниченным доверием всех начальников и до возвращения из отпуска в Богемии в мае 1917 г. считался лихим воякой.

С того момента он стал искать случая вступить в связь с противником, и, в конце концов, ему удалось завязать сношения с неприятельской частью, стоявшей против участка батальона. Со времени июньского сражения на этом участке было относительное затишье. Мелкие поиски, предпринимавшиеся против итальянцев, не имели успеха, но никто не предполагал, что причиной неудач являлась измена.

Когда Пивко заручился доверием противника, он наметил план, ставивший своей задачей открыть итальянцам путь в расположение батальона.

Пивко готовил свое черное дело с большой осторожностью. Постепенно он вовлек чехов, служивших в батальоне, в этот заговор. Особым его доверием пользовался один фельдфебель, которого он однажды направил в дозор, заранее договорясь [203] через перебежчиков с противником. Как было уставлено, дозор подвергся нападению, причем фельдфебель будто бы был убит взрывом. На самом же деле он прямехонько направился в Вигенцу, где намеченный план был рассмотрен и в целом одобрен итальянским командованием. На следующий день фельдфебель терну лея обратно в батальон и стал рассказывать небылицы о своем чудесном спасении.

После этого план подвергся детальной разработке. При содействии Пивко капитан итальянского генштаба Финци произвел в австрийской форме детальную рекогносцировку позиции. Для выяснения возникших вопросов и сомнений понадобились повторные переговоры с Пивко или с его людьми. Они без труда проходили к итальянцам ночью под видом проверки сторожевого охранения. Условным вызовом служил взрыв двух гранат в определенном районе в часы обычного затишья.

Однако еще не все было выяснено, ночь для нападения не была еще установлена, когда случилось непредвиденное событие. Один из участников заговора пытался завербовать повара-чеха, присланного в батальон. Он сообщил товару о визите фельдфебеля в Вигенцу, и, чтобы рассеять его сомнения, заметил, что ст. лейт. Пивко в курсе всего дела. Повар, не решаясь что-либо разглашать в батальоне, насыщенном заговорщиками, бежал ночью в штаб дивизии для разоблачения. Будучи сильно возбужден, он сперва произвел в штабе впечатление душевнобольного. Когда же он начал настаивать и назвал имя Пивко, хорошо известного выдающегося офицера, его сочли за клеветника, посадили под арест и дело передали прокурору. Последний был так убежден в лживости обвинения, что решил уличить клеветника очной ставкой с обвиненными им лицами. Единственную улику — временное отсутствие фельдфебеля — Пивко сумел правдоподобно объяснить. Доносчик снова был взят под арест, заподозренные были отпущены, а Пивко, в виде удовлетворения, было даже поручено возглавить делегацию три встрече императора. По возвращении он с воодушевлением рассказывал о любезном отношении государя.