Однако в начале октябри 1917 г. Иорга чистосердечно признался, что под воздействием румынских националистов, использовавших, видимо, его противоестественные отношения со Старчеа, он был принужден вести с мая 1915 г. шпионскую [193] работу по заданиям румынского военного атташе, о чем знал и посланник князь Маврокордато. Во время выполнения своих разнообразных поручений Иорга имел встречи более чем с 50 шпионами, в большинстве случаев — румынскими националистами. Среди них был и румынский коммерческий атташе Василь Кандиани, а также недавно освобожденные граф Фирмиан и Ботуади. Последний особенно импонировал Иорге своей многосторонней деятельностью. Он поддерживал связь не только со Старчеа и итальянским морским министром, но и с испанским посольством. Бенуцци собирал информацию через свою любовницу, которую он «предоставлял в распоряжение» наших офицеров. Кроме того, он выдавал румынам и итальянцам внутренние тайны цензурного отдела и, в частности, сообщал об использовании переписки военнопленных в целях разведывательной службы. Он взял также на себя заботу вновь определить графа Фирмиан, после его освобождения, в цензурный отдел для дальнейшего использования этого ценного источника информации.

Бенуцци использовал в своих целях и русско-французскую шпионскую организацию в Швейцарии. Мы напали на ее след в начале 1917 г. и выяснили, что она пользуется услугами испанцев. Эти нейтральные подданные сделали из шпионажа выгодное дело. Часть их обслуживала центральные державы, другая, большая часть, — страны Актанты. Военные атташе в Мадриде и Берне, совместно с генеральным консульством в Цюрихе, разведпунктом в Фельдкирхе и разведывательным управлением генштаба, раскрыли, при участии германского разведывательного отдела, нити этого шпионажа и выяснили, что шпионы разъезжали по Австро-Венгрии и Германии под видом торговцев фруктами.

Как румыны понимали нейтралитет, показывает хотя бы тот факт, что доклады Старчеа (с его впечатлениями об австро-венгерском фронте, куда он был допущен) немедленно передавались русским через Братиану.

После вступления Румынии в войну Старчеа передал свою агентуру секретарю чилийского посольства Филипе Анинат. Последний переправлял материалы в неприятельские страны через Швейцарию при содействии аргентинского военного атташе Виллегас.

В связи с этими разоблачениями Фирмиан, Бенуцци и Бригола были арестованы. Следствие, приведшее к аресту еще двадцати лиц, естественно, затянулось. Бенуцци сумел расположить охрану в свою пользу и даже, находясь под арестом, продолжал шпионскую работу и, между прочим, вошел в связь с испанцами Педро Рикуэльм Галера и Хоакином Фойкс. [194]

Когда это было обнаружено, были произведены дополнительные аресты. Дело еще не начало слушаться, когда наступил государственный переворот, и все обвиняемые были освобождены по амнистии.

Естественно, что, получив указанные сведения, мы стали особенно внимательно следить за аргентинским военным атташе и чилийскими дипломатами и нашли способы контролировать корреспонденцию этих-дипломатов, столь грубо нарушавших правила нейтралитета. Арест студентки Терезы Колбен в октябре 1918 г. показал, что они продолжали свою деятельность: в ее меховом боа было обнаружено зашитое разведывательное задание и ключ к шифру. Она призналась, что ее завербовал на агентурную работу румынский военный атташе в Берне Василь Кандиани и предложил ей передавать собранные данные секретарю чилийского посольства в Вене — Анинат. Последний отправлял эти донесения со своими курьерами в Швейцарию.

Надо думать, что Анинат и другие добровольцы-посредники не из одной любезности исполняли эту роль.

Обширная подготовка итальянцев к новому, десятому по счету, наступлению на Изонцо и намеченный день атаки были задолго известны нашей разведывательной службе. В середине апреля 1917 г. наша агентура сообщила о предстоящей поставке Англией 300–400 полевых орудий и 21 батареи тяжелых орудий; между тем Кадорна пишет, что это было линь предложение, которое он вынужден был отвергнуть, так как в конце апреля эту артиллерию нужно было снова вернуть на французский фронт. Поэтому итальянский главнокомандующий удовлетворился 152 английскими и 35 французскими орудиями, большей частью крупных калибров.

В этот период господствовало нервное настроение, так как итальянцы получили сообщения о намеченном нами большом наступлении с участием германских войск. Кадорна счел нужным заявить, что «весь фронт отличается высокой боеспособностью» и что «наше наступление выльется во второй Верден». По нашим же сведениям, моральное состояние итальянских войск оставляло желать лучшего. Случаи дезертирства [195] учащались, в особенности на юге Италии, где из дезертиров составлялись целью банды. Десятое «сражение на Изонцо, начавшееся 12 мая и закончившееся 5 июня, дало итальянцам, при боевых потерях в 200000 чел., хребет «Кук» и небольшую полосу на южном фланге. Это наступление ознаменовалось восстаниями целых итальянских полков, отказывавшихся идти в бой. Три полка были захвачены нами в шлее почти без боя, а во время нашего контрнаступления было взято в тлен еще 27 000 чел. Эти события произвели удручающее впечатление на итальянское командование, которое приписывало их разлагающему влиянию нашей пропаганды.

Тогда Кадорна предпринял новую попытку на тирольском фронте. Наша агентура сообщила об этом намерении еще в марте, хотя штабы соответствующих итальянских армий получили приказ лишь 27 апреля. Сражение, длившееся с 9 по 25 июня, ожидавшегося успеха не дало. Вспомогательное наступление в долине р. Эч и против Пазубио не осуществилось вследствие упадка боевого духа войск. Таким образом, итальянцы снова выдохлись к тому моменту, когда русские, после поездки Керенского на фронт в июне, решили вновь перейти в наступление.

В выделенных для наступления 11-й, 7-й и 8-й армиях дисциплина была восстановлена. «Парламентеры» к нам больше почти не приходили. Но если иссяк этот источник информации, то полностью торжествовали радиоразведка и подслушивание телефонных разговоров.

Брусилов, как мы скоро выяснили, наметил организовать прорыв у Бржезан, Зборова и Станиславов. Уже 25 июня мы знали, что наступление под Ержезашли и Зборовом начнется 29 июня. Из собранных здесь 29 дивизий 11-й и 7-й армий 14 давно уже находились в резерве и, по нашим сведениям, были готовы идти в наступление.

Эти данные побудили наше командование разработать план большого контрнаступления. Главный удар должны были наносить германские войска с запада по северному флангу наступавшей русской группировки, как только последняя ввяжется в бой.

29 июня, когда подтвердились сведения о русском наступлении, был отдан приказ о контрнаступлении.

Уже 4 июля, в разгар этих боев, мы смогли сообщить командованию, что через два дня начнется новое большое наступление 8-й армии под Станиславовым. Первоначальные успехи этого наступления и данные разведки о движении 7-й армии через Днестр для использования этих успехов потребовали [196] передачи сильно теснимой армией Кэвесса некоторой части войск, предназначенных для контрнаступления. В связи с этим вся задуманная операция была поставлена под знак вопроса. Однако наша точная информация в период с 11 по 15 июля давала шансы на полный успех даже при ослаблении ударной группы.

Впрочем, и русские в это время неплохо обслуживались агентурной разведкой. 5 июля прибыли первые эшелоны германских войск, переброшенных с западного фронта, а уже 9 июля из Петербурга была отправлена незашифрованная радиограмма:

«Для создания ударной группы против нашего наступления германцы перебросили с западного фронта на восточный 12 дивизий».

Хотя у русских имелось достаточно времени для парирования удара, начавшегося только 19 июля, все же они не выдержали натиска более сильного противника и понесли решительное поражение. С трудом восстановленная дисциплина не смогла выдержать морального воздействия большого наступления, поддержанного мощной артиллерией. На пассивных участках наша пропаганда продолжалась.{32}