Один шпион Гампена, финляндец Ян Копкен, работавший под разными фамилиями, был арестован в Аграме. В Хорватии и Славонии шпионы подлежали военному суду, причем за эти преступления полагалась смертная казнь. Приговор не вызвал никакой сенсации, однако он не был приведен в исполнение, а заменен 16 годами тюремного заключения.
Швейцария использовалась французским и русским шпионажем в качестве опорного пункта. Известный уже нам столп русской разведки полковник Ромейко-Гурко, работавший при поддержке обер-лейтенанта барона Унгерн-Штернберга, пользовался такой дурной репутацией, что даже Италия отказалась его принять, когда он в 1913 г. должен был занять пост военного атташе в Риме. Кроме того, в Аннеси, на французской территории, проживал полковник русского генштаба Владимир Николаевич Лавров, развивавший активную шпионскую деятельность из Женевы. [51]
Из массы фактов того времени следует упомянуть об отставном казачьем офицере Михаиле Додонове во Львове, который имел задание не только вербовать агентов и обследовать Перемышль, но также и подготавливать взрывы мостов и других объектов в случае мобилизации.
Первым их диверсионным опытом был, несомненно, взрыв на Каменном толе, близ Вены.
Один русский агент завербовал немца Германа Прюфера и поручил ему снять при свете магния краковские форты. Этот первый опыт оказался неудачным. Сторожевые посты не дали ослепить себя, часовой выстрелил, испортил аппарат, ранил и арестовал Прюфера.
Русский подполковник Яцевич попался во Львове в открытом шпионаже. Правда, он дешево отделался, ибо в то же время русскими в Варшаве был арестован за такие же дела наш обер-лейтенант Роберт Валолох. Обе стороны охотно пошли на обмен.
Воспоминания о полк. Марченко вызвали у меня в памяти арест некоего Пиехочинского, работавшего под вымышленным именем в венском арсенале. Как только стало известно о деле Кречмара, он сбежал. Он продолжал работать под своим именем, и наказание, полученное им в 1912 г., не исправило его. Уже во время мировой войны он получил восемнадцать лет тюремного заключения.
Еще в 1910 г. германский генштаб справлялся о русском поручике бароне Мурманне, который искал в Берлине русского военного атташе. Мы тотчас могли сообщить, что в 1898 г. один бывший кадет пажеского корпуса Александр Мурманн судился за шпионаж. Но это еще не доказывало, что кадет и поручик одно лицо. Случайно выяснилось, что одна венская учительница, 60-летняя вдова, баронесса Мурманн, начала уговаривать мать одного австрийского офицера склонить ее сына заняться шпионажем в пользу России. Он должен был обратиться к ее сыну Александру в Варшаве. Таким образом, она являлась вербовщицей для своего внебрачного сына.
Спустя некоторое время эта старуха была арестована вместе с ее сыном, находившимся тогда в Вене. Против ее сына не было серьезных обвинений, и в феврале 1911 г. он был выслан в Россию. Только осенью в 1911 г. арест шпиона Лангнера дал новые сведения о Мурманне. Оказалось, что он был вербовщиком и одновременно преподавателем в варшавской секретной школе. Позднее он выплыл в Берлине и Будапеште, но арестовать его не удалось. Это придало ему храбрости, и он осмелился [52] отправиться в феврале 1912 г. в Вену, где ему, наконец, пришлось предстать перед судом.
О том, как глубоко была оправлена Галиция русскими интригами, свидетельствуют два процесса, имевшие место в 1914 г. Состоявший на пенсии окружной секретарь Александр Раманик из Рогатина обратился с просьбой к известному русофилу судейскому чиновнику и депутату рейхсрата Владимиру Куриловичу достать ему важные военные документы из Львовского корпусного командования. Курилович счел его за провокатора и донес о нем по линии. К своему ужасу он узнал после, что Раманик — его единомышленник. На суде он взял обратно все свои показания, и его единомышленник был оправдан.
Другой случай. Молодой православный священник, Макс Сандович, и другой более пожилой поп, Игнат Гудима, были арестованы за шпионаж. Найденные у них заметки тяжело скомпрометировали журналиста Семена Бендасюка и судейского чиновника Василия Колдра. Следствие установило связь их с русским графом Бобринским, с русско-галицийским благотворительным союзом, с местами русофильской пропаганды — с Почаевским православным монастырем, с интернатом в Житомире и с русским разведывательным бюро. Таким образом, шпионаж и агитация в пользу «православной церкви» работали рука об руку. Церкви с их молитвами за царя, школьные интернаты и читальни, равно как и газета «Прикарпатская Русь», — все они содержались на русские деньги. Материал так недвусмысленно подтвердил обвинение в государственной измене, что защитник не мог его опровергнуть. За государственную измену полагалась смертная казнь, а за шпионаж — самое большее пять лет. Дело о государственной измене слушалось в суде присяжных во Львове. Защитниками являлись испытанные единомышленники и партийные товарищи подсудимых доктора Дудукевич, Глускевич и Черлунчакевич, которые вскоре после этого сами судились за то же преступление. Они так хорошо действовали на этом процессе, что добились оправдания: обвиняемых.
Италия, интересы которой совпадали в это тяжелое время с нашими, стала, видимо, более сдержанной в отношении шпионажа. Правда, случалось иногда арестовать подозрительного субъекта, но до суда дело не доходило. Только одному не повезло. Священник дон Андреас Сальвадор из района Тремозины (на озере Гарда) оказался на службе у карабинеров крепости Риза. Его донесение попало в руки наших властей. Он был приговорен к полутора годам и вскоре амнистирован.
Шпион в рясе был тогда для меня новым типом. [53]
Мы оказались бессильными перед другой итальянской разведывательной деятельностью, о которой мы узнали в середине 1913 г. «Клуб Альпино Итальяно» взял на себя обязательства производить ежегодно обследование определенных участков дорог, ведущих в Австрию.
Сербам было легко укрывать своих разведчиков среди родственных им пограничных племен. Трудно было раскрыть серба, носившего мундир австро-венгерского офицера и склонявшего служащих нашей дорожной охраны к дезертирству в Сербию. Эмиссары, проникшие в глубь страны, подвергались, конечно, опасности, когда они приближались к важным военным объектам. Так, например, бравый формейстер Клементовский арестовал двух подозрительных лиц на Феликсдорфском артиллерийском полигоне. Достойный внимания случай произошел в августовские дни 1912 г. в Белграде.
Однажды ночью к дому, занятому находившимся в отпуске австрийским военным атташе, подъехала элегантно одетая пара с мальчиком и небольшим багажом. Эта пара представила кухарке военного атташе письмо от него, с которым коротко якобы еще утром виделась в Вене. Хотя эти лица и казались хорошо ориентированными в домашней обстановке военного атташе, тем не менее кухарка не пустила их переночевать в квартире. Само собой разумеется, что майор Геллинек никогда не писал этого письма.
Долгое время все наши наблюдения за русским военным атташе в Вене полк. Занкевичем не давали результатов. Но потом разоблачения последовали одно за другим.
Начиная с марта 1913 т., группа контрразведки генштаба, венское полицейское управление и командование военной школы следили за братьями Яндрич, из которых один, а именно Чедомил, был обер-лейтенантом и слушателем военной школы, другой же, Александр — бывший лейтенант. Одновременно возникли подозрения против лейтенанта Якоба. Наши наблюдатели установили, что в квартире окружного фельдфебеля в отставке Артура Итцкуша появляется полк. Занкевич. После третьего посещения им Итцкуша против последнего было начато следствие. В начале апреля уже не было больше никаких сомнений в том, что все эти нити вели к Занкевичу, сумевшему завлечь в свои сети также и отставного полицейского агента Юлиуса Петрича и железнодорожного служащего Флориана Линднера. Лица, замешанные в шпионаже, были арестованы, и мне было приказано сообщить об этом министру иностранных дел. Граф Берхтольд от изумления «превратился в соляной столб», и когда я кончил свой доклад, он долго молчал. [54]
