Однако все обвинительные формулировки в протоколах тройки были более традиционными и формальными. Из редких оставались только такие, как хранение оружия, террористические намерения, призыв к совершению террористических актов.
Служащие проходили по делам либо в одиночку, либо включались в сфабрикованную группу, в которую входили арестованные из других социальных слоев — рабочие, крестьяне, священнослужители. 2–4 служащих проходили по 109 делам, 5–8 человек — по 35 делам, 9–13 человек — по 6 делам. Были и особо крупные группы служащих, целые повстанческие диверсионные организации, состоящие по большинству из служащих: от 19 до 27 человек проходили по 5 делам, и одно дело объединило 46 служащих. (Дело бывших белых офицеров № 17092 хранится в фонде 641/1.)
Казусы в выполнении операции по приказу № 00447 в репрессиях против служащих
По приказу № 00447 поиск антисоветских элементов вели в первую очередь в деревне, именно поэтому операция получила название «кулацкой». Но в приказе также отмечалось, что часть перечисленных элементов, «уйдя из деревни в города, проникла на предприятия промышленности, транспорта и на строительство». О служащих как о подозрительной категории в приказе не говорилось, но можно предположить, что среди них могли «окопаться» подозрительные элементы, жившие ранее в деревне, служившие в царской или белой армии, бывшие члены различных партий. Однако, как показал анализ имеющихся в Пермском архиве дел, под категории, подлежащие репрессиям согласно приказу № 00447, подпадали далеко не все. Да, в приказе упоминаются церковники, но там нет ни слова об их детях. Однако клеймо «сын священнослужителя» оказывается достаточным основанием для ареста[437]. При этом из 1151 служащего, попавшего в базу репрессированных, 414 вообще не были ранее судимы и не принадлежали ни к одной из возможных категорий «социально чуждых элементов». В деле контрреволюционной повстанческой белогвардейской организации среди «бывших» есть имя военрука Пермского индустриального рабфака В. С. Абрамова. Он служил в РККА с 1922 по 1930 гг., имел неоконченное высшее образование, его отец был крестьянином-бедняком. На допросах своей вины не признавал, но в «Обвинительном заключении» написано, что признал (приговорен к 10 годам лагерей). Это притом, что многие компрометирующие данные целенаправленно фабриковались в ходе следствия. Главный бухгалтер треста «Коми-Пермлес» значится в анкете арестованного как «сын кустаря», однако в «Обвинительном заключении» он фигурирует как «сын кулака и белогвардейца»[438].
Дела надо было доводить до тройки быстро, времени на приведение документов в соответствие явно не хватало. Ошибок и нестыковок в следственных делах по приказу № 00447 было довольно много. Например, в протоколе заседания тройки от 30 декабря 1937 г. у приговоренного к ВМН забыли напечатать слово «Расстрелять»[439].
В приказе № 00447 говорится, что «семьи приговоренных по первой и второй категории, как правило, не репрессируются», исключение составляют члены семей, которые «способны к активным антисоветским действиям». Однако начальник Ныробского РО НКВД Н. П. Тигунов в 1955 г. свидетельствовал, что «Коми-Пермяцким отделом НКВД в 1937 г. были подвергнуты аресту жены ряда лиц, арестованных в период массовой операции… компрометирующих материалов… не было… арестованы они были только за то, что арестованы были их мужья… Была арестована жена бывшего окружного прокурора Юркина, арестованного как троцкиста (фамилия жены Кузнецова)»[440]. Кстати, троцкисты в приказе не упоминаются, тем более жены троцкистов.
Тем не менее, следователи и для жен троцкистов находили более веские причины для осуждения, хотя при этом и не были излишне добросовестными. Показательно дело учительницы русского языка школы № 25 г. Перми М. В. Комаровой. В ее «Обвинительное заключение» вписано все, что нужно, но сделано несколько серьезных ошибок. Там сказано, что она изобличена документами, имеющимися в деле, в скобках указаны пять разных страниц дела, на которых нет никаких документов, а есть протоколы допросов Комаровой[441]. Далее все как положено, выписка из протокола тройки гласит: Комарова «обвиняется в том, что является активным участником ликвидированной контрреволюционной троцкистской организации ж. д. транспорта, ставившей своей целью свержение Соввласти. По заданию контрреволюционной организации вела террористическую пропаганду, призывая к совершению террактов над руководителями Партии и членами Совправительства»[442]. В деле есть письмо Марии Владимировны Комаровой (ее осудили на 10 лет), в котором она рассказывает о методах ведения допросов:
«Следующим вопросом было: что моими близкими друзьями были зав. гороно Нетупская и Зубов, который я должна была подписать, а я его зачеркнула, но все не успела, Кашин [следователь. — А. К.] очень рассердился и не велел безобразничать. Зав. гороно Зубов и Нетупская для меня было только начальство, и от которых я, кроме неприятностей, ничего не имела… Между написанным следователем и моей подписью оставались большие расстояния… Не слушая меня, не давая мне говорить, он тем самым дал страшное освещение фактам»[443].
Просматривая протоколы допросов, в которых Комарова не признает своей вины, можно обнаружить, что никаких расстояний между текстом и подписью не осталось, они полностью заполнены следователем.
Согласно букве приказа, можно репрессировать в рамках массовой операции уже находящихся под следствием, но арестованных до приказа № 00447 граждан. Однако березниковские следователи сумели провести упрощенное следствие с уже осужденной женщиной. История трагичная и исключительная для этой массовой операции произошла с Анной Николаевной Тупициной, работницей березниковской больницы. Первый раз ее арестовали 1 февраля 1937 г. По показаниям свидетелей, соседей по бараку, она «крыла нецензурными словами конституцию Сталина», говорила о безработице в СССР, среди работников Химкомбината дискредитировала вождя, дискредитировала закон о запрещении абортов[444]. Подследственная, пройдя через четыре допроса и очные ставки, признала лишь то, что когда ее выселяли из квартиры, «послала по матери» коменданта вместе с конституцией.
Спецколлегия Свердловского облсуда приговорила ее 7 июня 1937 г. к 3 годам без поражения в правах. Казалось бы, это дело не имеет отношения к массовой операции, но это не так. У дела есть продолжение. В Соликамской тюрьме А. Тупицина не была образцовой заключенной. Она
«…в общей женской камере нарушала правила внутреннего распорядка, кричала в окна похабные песни, систематически выражалась нецензурными словами, оскорбляла женщин, лиц надзора, называла их жандармами, сопровождая свои слова нецензурной бранью с контрреволюционными выкриками в адрес Советской Власти»[445],
а на старшину Мальцева набросилась с кирпичом, заблокировала дверь ногой и ударила по рукам. Вначале ее изолировали в одиночной камере с содержанием в условиях более строгого режима, а потом, 11 августа 1937 г., ходатайствовали о возбуждении против нее уголовного дела, называя ее неисправимым бандитом и террористом. 7 октября 1937 г. ее допрашивали уже в рамках приказа № 00447, обвиняли в контрреволюционной агитации и высказывании террористических намерений. Она все отрицала, но это не помогло. Два свидетельских показания, и 22 сентября 1937 г. тройка приговорила ее к ВМН.
