Из 7959 человек, репрессированных в ходе кулацкой операции, о которых есть сведения в базе данных Государственного общественно-политического архива Пермской области (ГОПАПО), почти половина — 44,8 % (3565 человек) по роду своей деятельности являются рабочими. Род занятий еще около 300 человек мы бы определили так: скорее рабочий, чем крестьянин[335].

Остановимся на источниках проведенного исследования по массовой операции против рабочих Прикамья в 1937–1938 гг. Работа опирается на статистические и историко-архивные методы обработки данных, полученных в результате изучения архивно-следственных дел, находящихся на хранении в Государственном общественно-политическом архиве Пермской области.

На основании статистической обработки доступного массива данных о репрессиях были выделены этапы репрессий, определены территориальные анклавы, подвергшиеся наибольшей и наименьшей чистке. Затем из общего массива архивных документов об арестованных и осужденных рабочих были отобраны следственные дела, представляющие разные временные этапы и регионы реализации репрессивной операции на территории Прикамья.

В одном деле часто объединены материалы следствия на 5-10 человек, оформленных в ходе операции как «повстанческое отделение». В делах, состоящих из 3–4 томов, представлены следственные документы в отношении нескольких десятков человек. В большинстве случаев «повстанческие» группы относительно однородны, т. к. формировались они из работников одного предприятия или жителей определенного поселка. Но точно так же причиной объединения в группу могла стать и дата ареста или допроса, или, например, содержание арестованных в одной камере. Технологии фабрикации дел о контрреволюционных организациях, использовавшиеся работниками НКВД, были незамысловаты. В этом случае в одну повстанческую ячейку могли войти люди самых разных профессий и социальных статусов.

В материалах одного из следственных дел мы обнаруживаем данные о повстанческом взводе из девяти человек. Дело привлекает внимание социальной разношерстностью арестованных. Сложно определить сразу, что заставило следователя сформировать из них повстанческую группу.

Филимонов Георгий Александрович — агроном из служащих, работал учителем черчения и рисования в средних школах № 2, 3 и 5 г. Соликамска. Арестован 29.10.37.

Юркин Дмитрий Тимофеевич — конюх на опытном поле Соликамского 1-го калийного рудника, в 1929 г. осужден на 8 лет по 58–10. Арестован 27.10.37.

Утробин Григорий Семенович — сторож при Соликамском совхозе, осужден в 1929 г. по 58-10-11 на 8 лет коллегией ОГПУ Свердловской области.

Галкин Василий Михайлович — плотник Соликамского сельхоз-комбината, из крестьян. С февраля по июль 1919 г. служил в белой армии Колчака рядовым добровольцем. В 1931 году был судим по ст. 79 за невыполнение государственных заданий и приговорен к 2 годам лишения свободы. Арестован 27.10.37.

Евдокимов Иван Иванович — рядовой пожарной охраны Соликамского совхоза. Из крестьян. В бланке арестованного отмечено, что служил в белой армии Колчака рядовым в 1919 г. Арестован 27.10.37.

Галкин Александр Михайлович — разнорабочий Соликамской сельско-хозяйственной опытной станции. По социальному происхождению — из крестьян-кулаков. В анкете арестованного отмечено, что с марта по июль 1919 г. служил в белой армии Колчака рядовым добровольцем. В 1933 г. судим по закону от 7 августа. Приговорен к 10 годам, отбыл 6 месяцев. Арестован 27.10.37.

Сидоров Степан Иванович — чернорабочий калийного комбината. Из крестьян. Отмечено, что служил в царской армии. В красной армии с 1920 по 1921 гг. Арестован 27.10.37.

Скупченко Василий Иванович — трудпоселенец, электромоторист Соликамского совхоза. В анкете арестованного написано, что в 1930 г. раскулачивался. Арестован 27.10.37.

Юркин Иван Иванович — чернорабочий, сторож при сельхозкомбинате Соликамского калийного рудника. В анкете в графе «социальное происхождение» отмечено, что он из кулаков, а затем указано, что в 1919 г. по мобилизации служил в белой армии рядовым. Арестован 27.10.37.[336]

Перед нами образец произвольной амальгамы, когда в диверсионную группу сведены люди, совершенно чуждые друг другу. Такая социальная неоднородность репрессированных иллюстрирует реальное отношение следователей НКВД к социальным статусам и характеристикам. Они попросту игнорировались. Для следователя социальные достижения и жизненные коллизии арестованных были набором деталей, используемых в конструировании обвинения в диверсионной деятельности, участии в повстанческой контрреволюционной организации, шпионаже, на крайний случай — антисоветской агитации.

Эти девять человек, скорее всего, были объединены в повстанческий взвод совершенно случайно. Их совместное присутствие в тюрьме Соликамского РО УНКВД после 27 октября 1937 г. (общей для всех даты ареста) стало достаточным основанием для фальсификации допросов и создания единого обвинительного заключения.

Аресты рабочих производились в больших масштабах. Поэтому обычно следователю не составляло особого труда объединить в отделение или повстанческий взвод арестованных на одной шахте или на заводе. Несложно было сконструировать антисоветскую организацию и из жителей спецпоселка, которых следователь «разоблачал» как затаившихся врагов советской власти.

Спустя десятилетия, на допросе 25 мая 1955 г., бывший оперуполномоченный Ворошиловского РО НКВД Гаврилов Г. Н. рассказывал о методах формирования такой группы:

В результате такой фальсификации в обвинительном заключении Филимонова Г. С. уже называют главой контрреволюционно-повстанческого отделения и «бывшим белым офицером-поручиком»[338]. Таким своеобразным способом выполнялась установка на раскрытие повстанческой сети, которая по замыслу ее творцов в Свердловской области — Дмитриева, Дашевского и Кричмана — должна была охватывать весь Урал. А чин белогвардейского офицера-поручика, присвоенный главарю повстанческой группы в последний момент, стал декоративной деталью, украшающей результат работы местных органов НКВД.

В связи с невозможностью установить какие-либо рамки следовательского произвола вряд ли стоит особенно доверять данным, внесенным в Анкету или Протокол допроса арестованного. Они заполнялись так, как было необходимо для раскрытия враждебного заговора и контрреволюционных действий арестованных.

Масшабность арестов вынуждала следователей работать на пределе сил. Тот же Гаврилов Г. Н. сообщал, что людей для ведения следствия не хватало. Проблему дефицита кадров решали просто — к работе привлекались «…работники милиции и пожарной охраны и военнослужащие строевых частей НКВД»[339]. Отсутствие опыта у таких следователей сказывалось на качестве оформления документов. В делах заметна явная небрежность: рассогласованность даты ареста и допроса, отсутствие некоторых бумаг и т. п.

В целом можно сказать, что основными документами следственного дела являлись: постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения (или два постановления: об избрании меры пресечения и о привлечении к следствию в качестве обвиняемого); ордер на производство обыска и арест граждан; протокол обыска; опись имущества арестованного; паспорт и другие удостоверения личности, а также фотокарточки, изъятые при обыске; анкета арестованного; заявление о желании дать признательные показания; протокол допроса арестованного; протоколы допроса (или выписки из них) лиц, упоминавших подследственного в своих показаниях; протоколы очных ставок; обвинительное заключение; выписка из протокола заседания тройки при УНКВД Свердловской области. Иногда в деле встречались меморандумы секретных сотрудников НКВД, информирующих своего куратора о настроениях среди рабочих или об антисоветских высказываниях отдельных лиц, причем не всегда это касалось подследственных. Следственное дело пополнялось документами, свидетельствующими о дальнейшей судьбе осужденного тройкой, среди них: переписка родственников с органами НКВД (МГБ), документы о реабилитации, справки об арестованном, направленные администрацией ИТЛ по запросу органов НКВД, и т. п.