Из данных, представленных в табл. 4 и 5, мы видим, что работник, выполнявший более сложные трудовые операции, обвинялся в диверсиях, вредительстве и терроризме несколько чаще, чем тот, кто занимал должность чернорабочего или работал по старинке, используя в основном физическую силу.

Диверсии и терроризм, как показывают данные, представленные ниже в табл. 6, считались самыми тяжкими видами преступлений, и обвиняемых по таким «тяжелым» статьям чаще, чем оформленных по иным пунктам преступлений, приговаривали к высшей мере наказания — расстрелу.

Как видно из таблицы, высшая мера наказания двум из пяти осужденных рабочих давалась за диверсии и террор, каждый пятый расстрелянный обвинялся в шпионаже и лишь один из десяти обвинялся по более «легким» статьям за антисоветскую/контрреволюционную агитацию или антисоветскую/контрреволюционную деятельность. Среди тех, кого приговорили к 10 годам лагерей, треть обвинили в антисоветской/контрреволюционной агитации, и каждый четвертый имел более тяжелые обвинения в диверсиях/терроре или участии в контрреволюционной повстанческой организации. Тех, кто получил восемь лет, равными долями, по трети, судили за тяжелые преступления: диверсии, шпионаж и антисоветскую/контрреволюционную деятельность. Среди получивших самый легкий приговор — 5 лет — основную массу составляли люди, прошедшие через тройку по самым «легким» статьям: антисоветская/контрреволюционная агитация.

Сравнивая данные таблиц 5 и 6, мы видим, что среди приговоренных к сравнительно небольшим срокам доля неквалифицированных работников выше, чем их доля в общей массе рабочих. Иными словами, статус профессионального рабочего в кампании массовых репрессий 1937–1938 гг. становится номинацией, по которой осуждают наиболее сурово.

Массовые аресты шли по всей стране. Различалось количество арестованных и, возможно, социальные группы, на которые в первую очередь было направлено внимание местных органов НКВД. Основной социально-профессиональной группой, подвергшейся репрессиям в Прикамье, стали шахтеры, работники промышленных предприятий и леспромхозов. И в этом одна из важных особенностей Пермского региона. Ведь в исторических документах репрессии 1937–1938 гг. по приказу № 00447 получили название «кулацкой операции». Выделенные в приказе социальные группы, характер отчетов, посылавшихся в Москву с мест, не оставляли сомнения, что в эти годы острие репрессий было направлено против кулаков и антисоветских элементов. Это ставило новую волну репрессий 30-х гг. в один ряд с крестьянскими бунтами против советской власти в начале 20-х гг., с раскулачиванием 1929–1933 гг. и позволяло историкам видеть в репрессивной политике властей явный идеологический подтекст. Арестованных называли «пятой колонной», «скрытыми контрреволюционерами», т. е. представляли их в качестве ненадежных и опасных элементов. Тем самым в контексте тоталитарной парадигмы трактовки сталинского режима появлялся незримый, слабоощущаемый, но вполне заметный элемент исторического оправдания репрессий. Подчинение «кулацкой операции» 1937–1938 гг. логике классовой борьбы частично снимало груз социальной и исторической ответственности с инициаторов и организаторов этих репрессий. Такой исторический подход к событиям 1937–1938 гг. представляется ошибочным. Подобная их трактовка позволяет скрыть от современников реальные цели и технологии реализации репрессивной политики в сталинское время, искажает прошлое, а тем самым обедняет наше историческое знание.

Вернемся к некоторым показателям «кулацкой операции» в Прикамье. Массовым арестам подверглись не кулаки, не крестьяне, не работники сельского хозяйства, хотя и их доля была весьма высока, а рабочий контингент промышленно ориентированного региона.

Следует отметить, что многие из рабочих приобрели свой социально-профессиональный статус лишь в 1930-е гг. и отнюдь не добровольно. Прикамье было местом ссылки «раскулаченных» в 1929–1931 гг. крестьян. Их переселяли сюда целыми семьями. Для социальной характеристики существовал специальный термин — «спец-поселенцы». Занимавшийся детальным исследованием масштабов и практики сталинской политики в отношении различных категорий «спецпоселенцев» пермский исследователь А. Б. Суслов указывает на весомую долю осевших на Урале «бывших кулаков» после репрессий начала 1930-х гг.: