— Нет, не надо. Все будет хорошо. Пока ты рядом, мне ничего не страшно.

— Буду рядом, — повторила она, — даже если осудят — буду.

Немного найдется людей, которым я доверяю. Еще меньше тех, кому я верю. А вот ей поверил. Безоговорочно. Сразу и навсегда. В сумраке спальни, освещаемой лунным светом, ее волосы отливали бронзой. Словно маленькое солнце устроилось на моей груди, отогревая душу, отдавая тепло и нежность. Мерно тикали часы; осторожно, словно боясь потревожить, отмечали минуты счастья…

— Когда я была маленькой, — тихо сказала она, — часто мечтала о том, что буду жить в маленьком уютном доме, и у меня будет много детей. Потом я выросла, но в душе эта детская мечта осталась.

— Ты и сейчас маленькая девочка.

— Изредка мне хочется вспомнить это чувство. Чтобы о многом забыть и больше никогда не вспоминать. Но я слишком часто вижу боль.

— Это мир, — я гладил ее по голове, — здесь всегда было много боли. Ты все пропускаешь через свою душу, а так делать нельзя.

— Знаю, — прошептала она, — но это не помогает. Каждый раз, когда я вижу страдающих людей, мне хочется извиниться перед ними. Ведь мы не всегда можем помочь. От этого еще больнее. Когда я была на резидентуре, у нас в отделении лежал один больной. Он умирал от рака, но пытался шутить. Боли были страшные, и ничего, ничего нельзя было сделать! Даже морфий не помогал. Это было страшно…

Я почувствовал, как на мою грудь упала слеза. Господи, маленькая моя, сколько еще раз тебе придется увидеть такое! И смерть, и боль… И ты ничем не сможешь помочь…

— Но ты же врач, — я уговаривал ее, словно маленького ребенка. — Лечить, несмотря ни на что — твоя обязанность. Сама прекрасно понимаешь, что изредка боль приносит облегчение. Если болит — значит, человек еще жив.

— Я знаю, но все равно тяжело.

— Не плачь, маленькая моя. Все будет хорошо.

— Будет?

— Обязательно будет.

— Обещаешь?

— Да…

Сквозь сон я услышал, как внизу хлопнула дверь и кто-то вышел во двор. Раздался лай Бакса, захлопали крылья и послышался недовольный вороний крик. Птиц, шельмец эдакий, гоняет! Неужели уже утро? Дьявольщина, заснули только на рассвете! Дайте поспать хотя бы час… Я обнял спящую Наталью, зарылся лицом в ее волосы и собрался уснуть. Сладко и безмятежно.

Увы, как это часто бывает, если уж перебили сон — то все. В голове начинают кружиться разные мысли, дела и заботы. Я аккуратно, чтобы не разбудить, высвободил руку, на которой спала Наташка, и, сполоснувшись под душем, спустился вниз. На кухне за столом сидел О`Фаррел и энергично махал вилкой. Увидев меня, он ухмыльнулся и придвинул мне чашку кофе. Смотри ты мне, какой бодрый, а вчера еле до комнаты добрался. Усевшись напротив него, я сделал несколько глотков и высказал предположение.

— Базиль, мне кажется, ты не ирландец, а русский. Ты бы прояснил свои корни, на всякий случай! С таким аппетитом пить, а на утро с не меньшим аппетитом завтракать могут только настоящие русские люди. Я думал, что после вчерашнего ты будешь до обеда отсыпаться.

— А сколько я вчера выпил? — поинтересовался он, расправляясь с омлетом.

— Около полулитра выкушать изволили, никак не меньше. Причем в хорошем темпе.

— Нормально, — Базиль махнул вилкой, — зато хорошо выспался. — Он посмотрел на мою помятую физиономию и усмехнулся: — В отличие от некоторых, которые до самого утра раскачивали дом. Кстати, со звукоизоляцией тебя строители обманули. И еще мне показалось, что ночью кого-то истязали. Не убивали, но мучили изрядно. Господи, — он притворно возвел глаза к небу, — куда я попал? Не дом Охотника, а оплот святой инквизиции какой-то. Ты случайно не знаешь, что это было?

— Про дом — нет, не знаю. Даже представить себе не могу. Тебе грешным делом не приснилось? Знаешь, как это бывает…

— Может, и так, — он покачал головой. — Кстати, спасибо за чай. Что ты в него добавил? Имбирь, лимон и что еще?

— Тридцать граммов коньяку, — кивнул я и покосился на его тарелку. У меня начал просыпаться зверский аппетит. — Омлет с шампиньонами и ветчиной?

— Вижу твой голодный взгляд. Сейчас съем и приготовлю еще одну порцию. Слушай, Алекс, а как ты жил, если готовить не умеешь? — спросил Базиль.

— Умею, — ответил я, — могу сварить картошку и пожарить мясо. Салат настругать могу.

— Видел я твои салаты, — отмахнулся он, — помидоры с огурцами, разрубленные на четыре части. А что будет на завтрак Натали?

— Йогурт и эти, прости Господи, хлопья.

— Это полезно, — согласился О`Фаррел.

— Может, и полезно, но на вид это — древесные опилки. На вкус, кстати, тоже.

— Ты ничего не понимаешь в женских диетах, Алекс. Эти опилки, несмотря на внешний вид, полезная штука. Пробовал?

— Уволь от этого удовольствия, — я поднял руки, — лучше испорчу желудок омлетом. Это менее полезно, но зато более приятно. И ветчины мне побольше. И грибов.

— Я уже понял, — ирландец достал из шкафчика сковородку. — Кстати, сегодня сочельник! Дома будем отмечать или в Литве какие-то особые традиции?

— Конечно, дома, — пожал плечами я, — как же иначе? Позовем Вилию, чтобы она дома не скучала, и отметим это неправильное Рождество. Потом оно плавно перейдет в Новый год и закончится восьмого марта.

— Как так — восьмого марта? — Базиль чуть посуду из рук не выронил.

— Не обращай внимания, это так — особенности национальных праздников.

— А почему католическое Рождество неправильное? — спросил он.

— Неправильное и есть. Настоящее Рождество, чтобы ты знал — шестого января. День, который у католиков называется днем «трех королей» — магов Каспара, Мельхиора и Валтасара, пришедших с дарами в Вифлеем.

— Погоди, ты намекаешь на Эпифанию?

— Да, именно так. Католические праздники, которые завершаются днем Богоявления, то есть Эпифанией или Теофанией. Впервые упоминается Климентом Александрийским около 200 года.

— А причем здесь неправильное Рождество? Или ты имеешь в виду православие?

— Православие здесь ни при чем. В начале XII века сирийский богослов Дионисий Бар-Салиби указал точные причины, по которым ввели эту декабрьскую дату. Кстати, в его богословском труде есть такая фраза: «Господь был рожден в месяце январе, в день, когда мы празднуем Богоявление; ибо древние соблюдали Рождество и Богоявление в один день». Так что католики в древние времена тоже праздновали этот день в январе. Это уже потом его перенесли на 25 декабря.

— По какой причине? — поинтересовался Базиль.

— Обычная борьба за власть. Там же было сказано, что язычники имели обыкновение отмечать 25 декабря праздник рождения солнца: «для украшения торжества у них был обычай возжигания огней, даже христиане приглашались принять участие в этих обрядах. И когда учители заметили, что христиане были покорены этим обычаем, они решили праздновать праздник истинного Рождества в тот же день; а 6 января они стали праздновать Богоявление».

— Час от часу не легче, — покачал головой О`Фаррел. — Воистину «разделяй и властвуй».

— Вся история человечества не что иное, как один большой обман. Но это так, для завязки разговора. Есть плохие новости, — сказал я. — Когда вы изволили дрыхнуть, я успел не только съездить за Наташей, но и наведался к памятнику.

— Ты что, Алекс, с ума сошел?

— Нет. Но дело не в моем психическом здоровье, а в том, что я обнаружил.

Я рассказал О`Фаррелу про разметку и окончательно добил его, высказав несколько мыслей, возникших по этому поводу. Неприятных, чего уж греха таить. Было у меня время подумать, пока в аэропорт ехал. Базиль, слушая мои версии, быстро мрачнел. Понимаю — ошалел от новостей. У меня были схожие чувства, когда мозаика начала складываться.

— Если ты прав, — задумчиво произнес Базиль, — то шестое января будет плохим днем.

— Плохим — это еще мягко сказано, — кивнул я, — если им не помешать. Только одно мне непонятно — кто именно из этих двух претендентов окажется на месте? Хорошо, если нежить, пусть и восточная. С ними, согласись, проще. А если нет? Если сторон будет больше? Мне кажется, что Винченцо не зря документы по всему миру собирает. Будто хочет спрятать всю информацию о такого рода договорах. Чтобы, не дай Бог, до нее не добрались.