— Есть многое на свете, друг Горацио, — я покачал головой.
— Дело, Сашка, в том, что этот товарищ, который эту историю вспомнил, позже, когда мы с ним в одном отделе работали, рассказал мне про Охотников на Нечистую силу. Правда, называли вас по-другому — Инквизиторами.
— Что?!!!
— Вот тебе и то! — отец вскинул на меня глаза. — Что слышал. Правда, без всех этих подробностей, про которые ты рассказал. Про наставников ваших, Авгуров, он тоже упомянул. Ты что думаешь, про ведьм никто не знал, пока ты не появился, весь молодой и красивый?
— Погоди, папа, хочешь сказать, что еще в восьмидесятых годах про Охотников знали на уровне государственных структур? Знали и не сделали ни одного шага?
— По его рассказу, выводы были сделаны правильно. Наблюдали за вами пристально, но в дела не лезли. Даже несколько раз прикрывали от милиции. Кстати, первыми, кто на вас вышел, были ребята из третьего управления. Думали, что вы «засланные казачки». А потом, когда немного разобрались, был создан специальный отдел при пятом, — отец заметил мой недоумевающий взгляд, — третье — это военная контрразведка, а пятое — политическое, идеологи.
— Ну, контрразведка — это еще понять можно, но идеологи-то здесь при чем?
— Как это при чем? Такими непонятными вещами всегда пятерка занималась, на то они и идеологи, призванные бороться с мракобесием, способным нарушить правильное воспитание советских граждан.
— Много там таких отделов было, не знаешь?
— Точно не знаю, но думаю, немало. Сам посуди, — отец выудил из рюкзака армейскую фляжку и положил ее на импровизированный стол, рядом с продуктами, — это ведь только на первый взгляд в нашем обществе гневно осуждали все эти пережитки прошлого. На самом деле все эти дела серьезно изучали еще со времен Виссарионыча.
— Знать бы, до чего они доизучались…
— Не знаю, Шурка, не знаю.
— Слушай, пап, а чего этот мужик с тобой так откровенничал? — спросил я. — Вроде в тех местах болтливых не держали.
— Да было одно дело в Африке, — грустно усмехнулся отец, — вот и довели до моего сведения некоторые факты, с которыми мог столкнуться при выполнении.
— При выполнении чего именно?
— Обойдешься без подробностей, сынок.
— Да уж, убил ты меня такими новостями…
— Не трави душу, Шурка, лучше скажи, как жить собираешься?
— Не знаю, папа, правду говорю — не знаю.
— Надо было тогда мать не слушать, а отправить тебя в суворовское, так нет, послушал на свою голову, вот и получилось черт знает что. Дожил на старости лет — сын с гражданством какой-то банановой республики! Приезжает раз в год, ни семьи, ни внуков, и в конце концов выясняется, что он, изволите видеть, Охотник-с! За нечистой силой в свободное время бегает, твою мать…
— Да ладно тебе разоряться, — отмахнулся я, — давай лучше поедим. Здесь заночуем?
— Нет, — кивнул отец, — через часик можно будет пошабашить. Тут рядом сослуживец живет, в одной деревушке, звал в гости. А утром на другое озеро махнем, там у него лодка есть.
— Хорошо, — закуривая вторую сигарету подряд, согласился я. — Кстати, неужели на самом деле в Конторе были официальные колдовские отделы?
— Нет, официально, никаких «колдовских отделов» в Конторе не было.
— А как же работы Барченко?
— Ты имеешь в виду материалы спецлаборатории ОГПУ? — уточнил отец. — Так они еще много лет назад были засекречены и до сих пор в архивах лежат. А то, что про них пишут — так сам понимаешь, на заборах тоже пишут.
— Любопытно на те архивы глянуть…
— Мечтать, Шурка, никому не возбраняется, — усмехнулся папа, — самому интересно, что Бокия с Гопиусом могли накопать. Если уж снежным человеком занимались всерьез, то вами сам Бог велел. Много там интересного в архивах. Например, трофейные немецкие документы, которые до сих пор под грифом, или американский проект «MK-Ultra»[21]. Пишут, что американцы уничтожили все файлы по этим разработкам, чтобы затруднить работу комиссии из Конгресса, но наши вовремя подсуетились, так что документы сохранились. Подразделения, занимающиеся энергоинформационными технологиями, существовали во многих странах.
— И что?
— А то, Шурка, что рядом с ними, в тенечке были, вероятно, и такие отделы, как тот, что присматривал за твоими коллегами.
— Знакомый ксендз постоянно про Конгрегацию Доктрины Веры вспоминает — мол, не оттуда ли прибыл? — кивнул я. — Узнать бы, сколько нас и где…
— Судя по некоторых вещам, твоих больше всего в Средней Азии и Сибири. И в Белоруссии, если искать поближе. А Ватикан — дело темное, чего только у них нет.
— Жаль, что не выйдет с тем мужиком поговорить, который про Охотников знал. Где его сейчас найдешь?
— Зачем его искать? — отец поднялся, подбросил несколько полешек в костер и, отряхивая руки, закончил: — Он старый уже, давно в отставке, живет на Симоновском валу, напротив тринадцатой городской больницы. Телефон есть, вернемся — попробую связаться. Ладно, давай поедим, аппетит уже нагуляли…
К сожалению, встретиться со стариком было не суждено — он скончался за неделю до моего приезда в Москву. И по книжным пробежаться не получилось — на следующее утро позвонил Казимерас и, ничего не объясняя, назначил встречу через два дня. Пришлось сворачивать отпуск и ехать домой. Отдохнул, называется…
Встретиться с отцом Казимером мы договорились в Старом городе, куда он собирался к своему коллеге из Кафедрального собора, по служебной надобности. До назначенного им времени оставалось минут двадцать, и я решил зайти внутрь. Присел на скамью, чтобы не мешать молящимся, и начал разглядывать убранство костела. Красиво раньше строили, ничего не скажешь, только к чему все это? Написано же: «не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе…». Однажды, я задал этот вопрос служителю церкви — как же так, ведь пишут иконы, расписывают храмы, изображая Жития Святых? Святоша с задатками хорошего менеджера и присущей любви к словоблудию вывернулся, мол: «если мы кланяемся иконе — как иконе, а человеку — как человеку, то не грешим! А если как Богу — то тяжко грешим. Такое поклонение будет скоро требовать от людей антихрист. Поклонение же иконам с образами Бога или живыми друзьями Бога и богами по благодати есть дело правое и богоугодное, и здесь нет никакой измены». Бред, господа, чистейшей воды; но бизнес хороший, ничего не скажешь.
Мое внимание привлекла надпись на русском языке, выполненная на плите белого мрамора. Подошел поближе и прочитал: «Юлия Александровна Татищева, кавалерственная дама Орденов Св. Екатерины и Марии-Луизы, супруга Российского посла при Австрийском Императоре. На пути своем из Вены в С.Петербург, скончалась здесь, в Ковно, на сорок девятом году от рождения, апреля 22 дня, 1834 г . Погребена в сей церкви. Боже Великий и Милосердный, упокой душу усопшей рабы твоей».
— Интересуешься? — позади меня раздался голос отца Казимера.
— Да, интересно, что это за дама такая была, — мы поздоровались и не спеша направились к выходу. Кстати, я давно заметил, что за все время нашего знакомства Казимерас ни разу не подал мне руки. Когда у него спросил про причину такой неприязни, он даже засмеялся, чем изрядно напугал пожилую прихожанку, стоявшую у дверей костела.
— Нет, Александр, ты неправильно понял, — он улыбнулся. — Если я подам тебе на людях руку, ты к ней приложиться должен. А тут, видишь, какое дело — еще неизвестно, кто из нас и кому руки целовать должен, — ты мне, или, наоборот, я тебе кланяться, учитывая некоторые события. Ладно, — махнул рукой он, — все еще надеюсь когда-нибудь узнать. А вот дама эта, надо заметить, очень интересная персона — как следует из записок графа Александра Ивановича Рибопьера: «Государь поручил мне разузнать под рукою, как себя держит в Вене посол наш Татищев, на счет котораго дошли до Государя неблагоприятные слухи. Жена посла, Юлия Александровна Татищева, родом Конопка, а по первому браку Безобразова, с которою я был близко знаком, прехитрая и претонкая штука, была в то время в Петербурге. Она опасалась, как бы я не занял места ея мужа, или же как бы не представил о нем чего-либо неблагоприятнаго. Татищева явилась ко мне и всячески убеждала отказаться от предлагаемаго посольства, на которое, говорила она, меня назначили только с целью удалить от Государя».
