Вошел — и чуть было не бросился вон из костела, словно на меня вся нечисть преисподней накинулась! Может, и убежал бы, только вдруг ноги ослабли. Хотел бы вас увидеть на моем месте — как бы отреагировали на представшую передо мной картину! Шла обычная проповедь. Ксендз читал наставление пастве, которая слушала его со всем прилежанием и усердием, которое отличает «ревностных» католиков. Нормально, буднично, с одним исключением — ксендз был Нежитью. Нет, я не сошел с ума, как может показаться — просто остолбенел, внимательно рассматривая эту тварь. Да, все тот же черный провал глазниц; кожа, похожая на полуистлевший пергамент. Нечисть…

А в зале сидели люди. Обычные, нормальные люди. Слушали, внимали его поучениям о справедливости, терпимости к ближним, доброте и милосердии. Что же это творится в этом мире, Господи! Кто теперь заботится о твоей пастве, вознося благословенные молитвы небесам?

— Впечатлились?

Медленно, еще находясь в шоке от увиденного, обернулся и увидел ксендза. Скорее всего, он вышел из крипты, поэтому я не заметил, как он подошел. Худощавый, лет сорока, но уже седой, как лунь, мужчина. Впалые щеки, темные грустные глаза, вокруг которых разбегаются лучики морщин…

— Вы отец Станисловас?

Он кивнул и показал мне на дверь.

— Пойдемте, молодой человек, не будем мешать людям…

Мы вышли на улицу и, не сговариваясь, повернули на дорожку, которая опоясывала костел. Между истертыми за сотни лет каменными плитами пробивалась весенняя трава. В глубине небольшого сада виднелось несколько, потемневших от времени, замшелых скамеек. Даже деревья, которые росли вокруг храма, настраивали человека на мысли о смысле Бытия… Иных и возникнуть не могло — при взгляде на эти искривленные обрубки ветвей. Словно застывшие в немой мольбе морщинистые руки, тянущиеся к небесам.

— Вы, полагаю, удивлены, — ксендз посмотрел на меня. — Извините, я не успел вас предупредить, что сегодняшнюю службу проводит мой коллега.

— Коллега?!

— Да, — грустно кивнул он, — именно коллега.

— Не понимаю, внутри костела я видел Нежить, а вы, как мне сказал Петр, один из нас…

— Дело в том, что это мой родной брат. Старший брат, — он словно жалел о том, что не успел меня перехватить перед дверьми костела. — И вместе с тем он является той самой предназначенной Нежитью, которую я должен уничтожить. Давайте присядем, — он кивнул на скамью.

— Вы знаете, Станисловас, о том, что я Охотник, узнал недавно. Не буду скрывать, в душе творится такое, что словами выразить трудно. Даже вопросов у меня уже нет, одно смятение. Привычный мир превратился в непонятную игру по не известным правилам. Но после того, что я увидел в храме, у меня последние мысли вышибло, не понимаю, что происходит!

— Жизнь, Александр, вокруг обычная жизнь. Пусть это и Чистилище. Я бы мог многое рассказать, но думаю, сейчас нет такой необходимости. Вы в смятении — вполне, надо заметить, понятном. Лучше не пытайтесь сейчас разобраться. Время — лучший учитель.

— После того, что увидел там, — кивнув на костел, сказал я, — мне вообще будет трудно кому-то поверить.

— Не судите, да не судимы будете, — сказал ксендз, — не все в мире так просто, как бы нам этого хотелось.

— И можно вот так жить рядом с жертвой, не пытаясь ее уничтожить?

— Как видите, можно. Если…

— Если что?

— Если договориться, что придет день, и вы убьете ее.

— Вы договорились с Нежитью, с нечистой силой? Вы в своем уме, святой отец?

— Не хамите, молодой человек, — ксендз прищурился. — Со временем вы научитесь и не такому. Если совершать поступки, следуя только канонам нашей профессии, то можно не заметить, как переступите черту, отделяющую нас, Охотников, от Нежити.

— Простите, но я не понял…

— Со временем поймете. Изредка приходится поступаться принципами и откладывать свершение правосудия на позднее время.

— Чтобы Нежить существовала?!

— Чтобы имела шанс повернуться лицом к Богу, — Станисловас поднял на меня глаза. — Всегда должен быть шанс, пусть иллюзорный, но обязан существовать.

— Вы играете в опасные игры, Отче.

— Я в них играю не первую жизнь, Александр, — согласился он, — но эта игра последняя. Убив своего брата, я получу прощение.

— Почему же не сделаете это сейчас?

— Хочу дать возможность упокоиться с миром. Но довольно про меня, ваш Авгур должен был объяснить путь, которым отныне будете следовать?

— В общих чертах — да, но поверьте, яснее мне не стало.

— Вы уже убивали?

— Да, на меня напала, — я запнулся, — Нежить с тьмой вместо глаз.

— Выражение, что глаза — это зеркало души, появилось не просто так, — кивнул он, — но это не единственная примета.

— Что?!

— Неужели вы полагаете, что темный провал — это единственный примета наших, — он немного замялся, — наших подопечных?

— Разве это не так?

— Нет, Александр. Все намного сложнее. У ведьм, например, есть глаза, потому, что есть душа. Черная, проданная Дьяволу, но есть. Поэтому с ними бороться опаснее всего. Со временем вы научитесь распознавать и чувствовать их колдовские козни. В этом вам поможет перстень, правда, я не могу сказать, как — каждый действует по-разному. Например, мой — Станисловас поднял правую руку, показывая черный перстень на руке, — темнеет, когда мой брат неподалеку. Пока не научитесь, будьте осторожны, не рискуйте без необходимости, и, главное, никому в этой жизни не верьте.

— Даже Авгуру?

— Никому, — он немного помолчал. — А знание… Оно придет само, со временем.

— У меня такое ощущение, что вы смирились, — сказал я. — Это так?

— Да! — Станисловас резко ответил мне, словно боясь ответить иначе, и посмотрел мне в глаза с такой злобой, что я чуть не оскалился в ответ, отвечая на его ярость, — Да, смирился. Нашел свою Нежить и убью ее, когда придет время. Получу прощение и упокоюсь навечно, оставив за плечами седьмую жизнь и этот проклятый небесами мир! И не тебе меня судить, Александр!

— Может, и так, — я пожал плечами и поднялся со скамьи. — Может, и так. Но знаете…

— Что еще?

— Corruptio optimi pessima…[3]

Когда подходил в машине, неподалеку, метрах в тридцати, в тени придорожных деревьев заметил неприметный Гольф темно-серого цвета. Внутри, приоткрыв окна, сидели два парня, которые так откровенно меня разглядывали, что я даже усмехнулся. Экая наглость, право слово! Может, шугануть их, дилетантов частного сыска? С этими мыслями, уже приоткрыв дверь в свою машину, я вдруг резко повернулся и направился к ним. Как бы не так — не успел пройти и десяти шагов, как ребятки шустро завели свой пепелац и уехали, оставив меня в одиночестве. Из ворот храма, уже начинали выходить люди со строгими и задумчивыми лицами, будто, отсидев положенный срок на жестких скамьях храма, они разом избавились от всех грехов, которые успели натворить за свою долгую жизнь…

Серые ленты улиц, слепые зеркала витрин и теплый свет окон, за которыми жили люди со своими грехами и надеждами, любовью и злобой. Каунас на редкость неоднороден — то привлечет уютной, почти обволакивающей, тишиной скверов, то резко оттолкнет безвкусицей новомодных зданий, построенных за последние десять лет. Хотя нет, их не строили, а будто разбрасывали по карте города, не особенно заботясь о том, куда упадут эти серые коробки из стекла и бетона. Наверное, это удел всех городов, история которых насчитывает не одно столетие. Уже несколько часов, я бесцельно езжу по Каунасу, словно боюсь остановиться. Кажется, заглушу мотор — и все, больше не найдется сил, способных сдвинуть меня с места; так и буду стоять на обочине, обняв руками руль. Господи, за что? За что на меня свалилось это предназначение — словно клинок сверкнул над головой и замер, едва коснувшись шеи. Сердце билось, срываясь с ритма, будто пыталось вырваться из груди. «Все, что меня не убивает, делает меня сильнее» — всплыла в памяти фраза, возвращая в этот шумный мир, до краев наполненный вопросами, на которые у меня нет ответов. Значит… Значит, еще поживем.