Случилось так, может быть, лишь потому, что Биферли явно совсем сдался. Круглая его голова так побагровела от прилива крови, что впору было опасаться апоплексического удара, стеклянные голубые глаза так выкатились, что казались пришитыми, как у плюшевых зверюшек, а короткие его ручки тянулись к комиссару, ища помощи. Он что-то сказал, но так невнятно, что Грисбюль ничего не разобрал.

Твердый, должно быть, малый, если сумел так отхлестать самодовольного Биферли и теперь улыбался, сидя на неудобном деревянном стуле в самой непринужденной позе. С такими, как Биферли, он разделывался без труда! Грисбюль не сомневался, что эти серые глаза могут глядеть из-под мохнатых бровей неумолимо и жестко, а эти чувственные губы способны произносить слова упрямо и четко, но сейчас Брумерус держался иначе.

Когда Гроль представился и представил своего ассистента, Брумерус даже поднялся, прежде чем сказать:

— Мою фамилию вы, конечно, запомнили! Убитые, притязающие на место среди живых, не так уж часто попадаются уголовной полиции!

К удивлению Грисбюля, Гроль сказал совершенно не свойственным ему, заискивающим тоном:

— Господин Брумерус, я как лицо, ответственное за все расследование этого дела, должен перед вами извиниться. Не стану ссылаться в свое оправдание на необычные обстоятельства; более проницательный человек, чем я, наверно, воздержался бы от скоропалительных выводов. Я, господин Брумерус, — при этом он с простоватым видом, не переставая, теребил поля своего сомбреро, — не сделал, как видите, большой карьеры и этого не скрываю.

Он вздохнул. Таким Грисбюль еще ни разу не видел своего комиссара, он восхищался им.

Брумерус не отводил глаз от Гроля и просто выжидал. И это тоже был, понял Грисбюль, точный расчет.

— Н-да, — сказал Гроль, — это, пожалуй, все. — Он помедлил секунду и прибавил: — Разве только вот что. Мы не делали никаких сообщений для печати. Откуда они получили информацию, не знаю. Эти ребята часто оказываются коварнее, чем полиция.

Брумерус изобразил улыбку, — возможно, она должна была лишить значительности последовавший ответ:

— Проверять это — не мое дело. У меня, господин… Гроль, не так ли? У меня, господин Гроль, нет времени заниматься этим, пусть этим займется мой адвокат. — Он, видимо, подумал и прибавил: — Да и вообще я хотел бы, чтобы мой адвокат сам решил, нужно ли ему действовать и в какой форме. — Он выпятил нижнюю губу. Комиссар терпеливо ждал. Брумерус испытующе посмотрел на Гроля: — Не понимаю только одного: вы же сразу могли установить, что это не я… — он сделал поясняющее движение большим пальцем, — лежу там. Почему, скажите на милость, вы не сводили доктора Марана на место его достославного деяния? Или его жену? Они ведь очень хорошо знают Брумеруса!

В этот момент Грисбюль кашлянул и отвернулся. Он не хотел делать никаких замечаний, но человек, который до сих пор не был ему неприятен, предстал вдруг совсем в другом виде. Так говорить о женщине, которая любила его, которая годами рисковала из-за него своим браком и которой он, Брумерус, принес столько горя, — это показалось Грисбюлю непорядочным.

— Да, да, — слушал он Гроля, — это моя оплошность, господин Брумерус. Но знаете, все казалось совершенно ясным. Звонок Марана был недвусмыслен, он заявил, что убил вас. Да и своей жене он в этом признался, она сама была уверена, что стрелял он в вас, ведь в этот вечер у вас была назначена… — он чуть помедлил, — встреча, и она, по ее словам, уже собиралась отправиться на эту встречу, когда вошел муж и сказал ей…

Грисбюль снова отвернулся, успев, однако, заметить, что комиссар словно бы беспомощно пожал плечами.

Он хотел поддержать Гроля и сказал:

— Вы же действительно предупредили о своем приезде, господин Брумерус, и…

Тот резко прервал его:

— Предупредил! Предупредил! К чему такие слова! Я собирался приехать и известил об этом фрау Маран! Так у нас велось, это был уже… так сказать, заведенный порядок! Такого уж большого значения это не имело. Она прогулялась бы попусту, и дело с концом!

Гроль, казалось, поддерживал его, он сказал:

— Совершенно верно, господин Брумерус, и… — он быстро оглядел комнату, словно желая убедиться в позволительности своего замечания, — в мужском обществе можно признаться, что таким связям мы не придаем очень уж большой важности, очень уж серьезного значения. Все это со временем остывает, надоедает, и люди расходятся. Если женщина умная, то она с этим мирится. — Он немного поднял брови, как бы позволяя себе маленькое любопытство, и даже едва заметно ухмыльнулся. — Кстати, поэтому, может быть, вы и не явились? Вы хотели таким способом дать понять фрау Маран, что прекращаете ваши отношения с ней?

— Нет, — ответил Брумерус прямо, — глупости! Все не так. Она уже несколько недель знала, что я не питаю к ней особого интереса. — Он поглядел в окно. — Я никогда не порываю резко таких отношений, я постепенно свожу их на нет, это спокойнее… Да нет же, я собирался приехать сюда. Но потом меня вызвали по делам в Штутгарт, и я поехал туда. Вот и все.

— А фрау Маран вы не известили, может быть, потому, — спросил Гроль, — что это было вам даже на руку, первое разочарование, так сказать?

— Разочаровать — дело очень нехитрое, — отвечал Брумерус, — для этого мне не требовалось такой уловки. Во-первых, я очень торопился, а во-вторых, не забывайте, господин… Гроль, не так ли?.. Так вот, не забывайте, господин Гроль, что, позвонив по телефону, я мог бы, так сказать, угодить в лапы к ее мужу! Ну а лапы эти не очень-то привлекали меня!

Грисбюль тихо прошел к окну и прислонился к подоконнику; он чувствовал себя всего лишь зрителем спектакля, смысла которого еще не уловил. Он восхищался стариком в эти минуты: разве не сумел тот поставить Брумеруса в положение допрашиваемого, незаметно поменявшись ролями? Это была работа мастера, и теперь Брумерус не станет говорить об «адвокате» и об «огласке в печати». Но он, молодой человек с брехтовской прической, восхищался также и Брумерусом. Это холодное самообладание, это владение всяческими ролями, — не просто светский человек, нет, а человек, который нигде на свете не пропадет, таким и нужно быть в наше напряженное время, уверенным в себе и невозмутимым, чтобы не спасовать ни перед какими опасностями. Хорошо, что Брумерус такой!

Ассистент испытывал облегчение. Массированная атака со стороны Брумеруса доставила бы Гролю и ему большие неприятности. Достаточно было жалобы их начальству в порядке прокурорского надзора. Подобные замечания, справедливые или несправедливые, были бы клеймом. Трех таких замечаний, судя по опыту, вполне хватало, чтобы исключить всякое внеочередное повышение по службе.

Биферли ничего не понимал; он все так же беспомощно стоял в стороне, не решаясь сделать ни шагу, и с багровым лицом, с застывшими круглыми глазами ждал результата разговора, в нем не участвуя.

А Гроль, словно теперь это разумелось само собой, подвинул к себе за спинку стул и опустился на него прямо напротив Брумеруса.

— Да, — сказал он при этом, — еще бы. Нелегко вам, однако. Я торчу себе целыми днями в своем учреждении, жизнь, события проходят, так сказать, мимо меня, многого я просто не замечаю. Но как подумаешь, до чего трудно получить в Штутгарте на короткий срок приличный номер в гостинице…

Брумерус улыбнулся, выражая снисходительное сочувствие маленькому, беспомощному чиновнику.

— Во-первых, — сказал он, — я могу получить номер когда угодно, это только вопрос бакшиша. Во-вторых, в Штутгарте я всегда останавливаюсь у Петера-Пауля Брёзельтау. Известный писака. Вы его знаете?

Гроль пожал плечами.

— Что вы, где уж мне выбрать время для чтения.

— Ну конечно, — великодушно согласился Брумерус, — он занимается главным образом переводами. Сименон, например. Его-то вы знаете? Ведь это по вашей части.

Гроль кивнул головой. Брумерус продолжал:

— Брёзельтау сочиняет и статьи для меня. Я плачу ему за них. Он пишет изящно и ненавязчиво, и если получает гонорар еще и от редакции, то оставляет его себе. Это неоценимая помощь. Я архитектор, вы, наверно, знаете… — (Гроль не знал этого, но утвердительно кивнул), — и нам, так сказать, подрядчикам… — (Гроль, к удивлению Грисбюля, снова кивнул), — иногда бывает просто необходимо убедить общественность или еще кого-нибудь в нужности того или иного проекта. Брёзельтау делает это прекрасно, подкожно, если можно так выразиться, он пишет об эволюции стиля позднего барокко и вскользь упоминает где-нибудь фамилию Брумерус. Превосходно!