— А твой приятель Семен молодец! — в сопровождении Чыбычахова подошел к Назарке Костя Люн. — Не из робкого десятка мужик! Я сначала, честно говоря, не надеялся на него. Еще подумал: как бы не задал тягу... Стрелять умеет малый!

По-русски Семен не понимал, но догадывался, что речь зашла о нем. Он смущенно улыбался, переступал с ноги на ногу и вопросительно поглядывал на Назарку.

— Хорошо про тебя говорит, — посмеиваясь, заметил ему Назарка. — Смелый, говорит, человек!

Бойцы расположились на завалинке. К ним подсел Ларкин. Левая щека у него побагровела и сильно вздулась, глаз заплыл и стал будто щелка, лицо казалось незнакомым, неприятно перекосившимся.

— Я думал, уже конец, амба! — делился он своими впечатлениями. — Гляжу, посыпались через вал, ровно горох, и в город. А наших — пусто! «Ну, держись, брат, — убеждаю себя. — До последнего патрона держись!» И гранатой хлесть в них. Точненько угодил! «Эге, — думаю, — не понравилось!» Тут и комиссар со своими подоспел. Отчаянный мужик! Одного из маузера в упор, другого в бок, третий — ружьишко в сторону и руки к небу. Смотрю, остальные назад попятились. «Эге, — мыслю себе, — не смоетесь, варнаки!» И — наперерез им, а сам ору: «Мать-перемать!.. Так их, товарищи! Крой их! Лупи контру во все печенки-селезенки!»

Назарка этих подробностей не видел. Он был в другом месте, несколько правее. Да и разглядывать-то, где что происходило, было некогда.

— А тут что у тебя за бяка?— полюбопытствовал Коломейцев, показывая на внезапно располневшую щеку бойца.

Ларкин неопределенно хмыкнул, осторожно, кончиком пальца коснулся опухоли.

— Так себе, волынка, — нехотя отозвался он. — Один бандюга прет назад, ровно сумасшедший. Я винчестер у него вышиб и, как на грех, поскользнулся. Тут он меня со всего размаху кулачищем!..

— Да, страшновато было в тот момент! — подтвердил Кеша-Кешич, заканчивавший перевязку.

— Теперь мой черед, — подошел к старшине Тепляков,

— Тебе бы до доктора, товарищ отделенный! — вздохнув, произнес Кеша-Кешич. — Ранка у тебя своевольная, с норовом и уж больно на хитром месте. А я какой лекарь? Самозванец!

— Лечи, лечи! Некогда по докторам разгуливать! — сердито перебил его дядя Гоша. — У него сейчас без меня дела невпроворот. Сам понимать должен!

Загустевшая вечерняя синь скатилась за горизонт. На небе ярко разгорелись звезды, будто в костре раздули затухающие угли. Мрак скрыл землю, и опушка леса смутно вырисовывалась неровной изломанной линией, образованной вершинами деревьев. Снова в мире господствовали тишина и покой, точно не было пальбы, рева наступающих повстанцев, стонов раненых и хрипа умирающих.

Красноармейцы собрались в ближней юрте, из которой жителей заблаговременно переселили.

— Устал я! — повалился на лавку Ларкин. Щеку его с расплывшимся фиолетовым синяком дергало. — От войны устал! Скорей бы покончить с проклятой гидро-контрой! Потом бы отдохнуть, по-настоящему, вволю...

Тепляков внимательно посмотрел на него, присел рядом и заскорузлой ладонью пощупал лоб бойца. Затем отделенный проверил подсумки. Копчиками пальцев, точно драгоценности, извлек две обоймы.

— Патроны на исходе. Это похуже усталости, товарищ Ларкин! — с укоризной заметил он.

— У меня, товарищ командир отделения, совсем кончились! — вставил Костя Люн. — Даже в магазине ни штуки! — И он для пущей убедительности до отказа отвел назад давно не чищенный затвор.

— И я последнюю обойму загнал!

Фролов, насупившись, исподлобья обвел взглядом исхудалые, давно небритые лица бойцов. Помедлив, он широко развел руки в стороны.

— Нету патронов! Норма! — глухо произнес он. — Винтовочные для пулеметов беречь надо. А у гладкоствольных, сами знаете, запас гильз — раз, два и — обчелся! Тоже на всякий случай иметь надо... Поначалу не очень-то беспокоились о шестнадцатом и двенадцатом калибрах. После первого же выстрела — гильзу в снег. Вот и добросались.

— Как же быть? — растерянно привстал с лавки Ларкин и заморгал воспаленными веками.

Ему не ответили. Красноармейцы сосредоточенно молчали и не смотрели друг на друга.

— Братцы! — привскочил вдруг Коломейцев и отчаянно замахал руками. — Я придумал! Я знаю! Вон где боеприпасы! — показал он в сторону опушки леса. — Убитых беляков — как поленьев. А они стреляли куда меньше наших... Как, братцы, рискнем?

— Про такое один знаменитый французский писатель писал, — заметил дядя Гоша. — Мальчишка, по имени Гаврош, для революционеров патроны с убитых солдат перед баррикадой собирал.

— А и правда! Если сотен по пять, по шесть каждые сутки у них добывать — оно и славно. Можно было бы огрызаться изо всех дыр! — оживился Фролов и крепко потер заросший подбородок. — Попытка — не пытка, верчок — не щелчок! Кое-что там насобираешь. А в нашем положении — бородавка и то прибавка... Ночи сейчас темные. Луна всходит поздно. Обеспечь тишину и полную маскировку. Рискнем, ребята!.. Старшина, срочно раздобудь несколько простыней почище!

— Есть раздобыть несколько простыней почище! — браво ответил неунывающий Кеша-Кешич.

Он тут же собрал свой немудреный «хирургический» инструмент и, пригнувшись, нырнул в дверь.

Темень была плотная, не имеющая границ и очертаний. Легкие перистые облака обессиливали свет звезд. До восхода месяца оставалось не менее двух часов. Перевалившись через щербатые, изрытые пулями балбахи, Фролов крадучись прошел немного вперед. Затем он остановился и долго всматривался во мрак. Немного погодя перебрались через вал несколько красноармейцев.

На снегу скорее угадывались, чем были различимы, темные расплывшиеся бугорки. Ни шороха, ни звука, ни огонька. На земле и в воздухе полная неподвижность. Можно было подумать, что враг покинул свои обжитые позиции.

— Ну, в добрый час! Почин — дороже денег! — шепотом произнес Фролов и махнул рукой. — Только чур — не увлекаться. Помните о луне. Чуть чего, тягу назад!

Костя Люн, Коломейцев, Кеша-Кешич и Назарка, пригнувшись, разошлись в стороны и потерялись из виду.

Плотно приникая к стылой земле, Назарка подполз к первому трупу. Быстро, стараясь не лязгать зубами — страшно и неприятно быть рядом с мертвым, — ощупал его. Острым ножом полоснул по ремню. Подсумки были объемистые, тяжелые. Со вздохом облегчения Назарка пихнул их в мешок. Полежал, выравнивая дыхание, поправил на себе простыню и пополз дальше. Следующий убитый был на совесть увешан сшитыми из сыромятной кожи патронташами. Назарка забрал их, пробрался к следующему трупу. Он то и дело замирал, прислушиваясь до звона в ушах. Мысль, что товарищи поблизости, придавала бодрости, да и белобандиты ничем не проявляли себя.

«Однако, хватит», — решил Назарка, когда мешок его изрядно набух, и кинул взгляд на небо.

Он повернул обратно. Сначала, припадая к земле, Назарка передвигался на четвереньках, потом закинул поклажу за спину и припустил во весь дух по утоптанному снегу.

— Во сколько! — ликующе сообщил он встретившим его красноармейцам. — Еще можно столько же набрать! А ружья ни одного не видел.

Вскоре появился Костя Люн. Ноша его тоже была нелегка. Потом вернулись Коломейцев и Кеша-Кешич.

— Голь на выдумки хитра! — смеясь, заметил Кеша-Кешич. — Еще кое-что насобирали. — И он извлек из-за голенища камуса фляжку, сильно взболтнул ее. Во фляжке звучно булькнуло.

— Добро!.. Добро! — приговаривал Фролов.

В юрте поярче расшуровали камелек. Тепляков, в грязноватой повязке-чалме, раскинул на земляном полу шинель, принялся бережно высыпать на нее содержимое принесенных мешков. Вокруг сгрудились красноармейцы. Латунные и медные гильзы тускло поблескивали в прыгающих отсветах пламени.

— Эх, братцы! — не скрывая разочарования, протянул Ларкин. — Я гляжу, тут шрапнель всяких калибров и систем. Винтовочных-то — тю-тю!

— Все сгодится! — ответил Фролов и приказал: — А ну давай, сортируй трофеи! Винтовочные сюда, винчестерные тридцать на тридцать — туда, шестнадцатого калибра ко мне, двенадцатого — в ту сторону!