— Полностью ожил? — поинтересовался Тарас и крякнул, растирая подбородок. — Добре! А то такой молодой и умирать собрался, негоже.

Пешкин глянул на часы.

— Трогай! — подал он команду. — К трем утра мы должны быть на исходном рубеже.

Заскрипели полозья, качнулись и поплыли назад деревья. Вдруг все случившееся молнией пронеслось в голове Назарки: мать... сестренки... Перемигивание огоньков, трескотня и рев быка. Он скинул с себя доху и дико посмотрел вокруг. Заметил шагавшего рядом отца, судорожно вцепился в него. Степан почувствовал, что сына трясет как в лихорадочном ознобе.

— Мать... сестренки... стреляли... убили! — невнятно зашептал он прыгающими губами. — Не надо туда ехать. Там плохие люди... Их много, они убивают!..

— Что-что? — наклонившись к сыну, переспросил Степан.

— Маму убили, сестренок... Не ездите туда!

Степан мало что понял из бессвязного рассказа сына, похоже, тот бредил. Однако отец почуял неладное. Где-то здесь, вблизи, кажется, находились жена и дочери.

— Тарас, остановиться бы надо! — громко сказал Степан.

— Стой! Стой! — пронеслось от подводы к подводе.

— Где, ты говоришь, плохие люди? — встревоженно осведомился Пешкин.

— Мы в город ехали, — попытался все по порядку рассказать Назарка. — Павел из юрты нас выгнал...

— Выгнал! — вырвалось у Степана, и стало понятно, почему Назарка очутился здесь.

— Потом стреляли. У меня живот болел... Однако, маму убили, и Аныыс, и Майю... Вон там стреляли! — показал Назарка.

Только сейчас до Степана дошли слова сына. Где-то здесь, видимо, Павел расстрелял его семью, которую выгнал из юрты. Эта мысль показалась столь дикой, что Степан махнул рукой и заметил:

— Не то бормочет парнишка!

«Неужели белые пронюхали про операцию? — с нарастающим чувством тревоги подумал Пешкин. — Возможно, они устроили засаду, чтобы вырваться из кольца...»

— Лаптев, Ньюргусунов, Тяптиргянов, Иванов — в дополнительные дозоры. Остальные цепью вперед! — раздалась команда. — Глубже в лес заходите! Пулемет к бою!

Красноармейцы без суеты рассыпались и исчезли за деревьями. Два бойца сняли с саней пулемет, установленный на широкие охотничьи лыжи, и, пригнувшись, потянули его по дороге. Тарас рассовал по карманам гранаты, проверил винтовку и побежал догонять пулеметчиков.

— Следи за лошадьми! — на ходу бросил Пешкин Степану. — Двигайся потихоньку за нами.

Степан молча кивнул, положил на колени ружье и взялся за вожжи.

— Шибко худо будет Павлу! — прошептал он.

Выступ леса, за который поворачивала дорога, медленно приближался. Назарка с трепетом смотрел вперед, в смутно различимые контуры леса. Он ожидал, что вот-вот из-за лиственниц замигают желтые огоньки и загремят выстрелы. Но кругом было спокойно. «Может, в самом деле приснилось?» — с надеждой подумал он. Нет, то был не сон! Теперь Назарка все вспомнил отчетливо.

От излучины донеслись взбудораженные голоса. На дорогу, не таясь, выскакивали бойцы и собирались в круг, — значит опасности нет. Степан встрепенулся, припустил лошадей рысью. За эти минуты он не проронил ни звука. Вот пригорок и спуск к реке, Назарка привстал, вглядываясь в столпившихся людей, и не заметил, когда отец соскочил с саней.

— Наповал, — тихо произнес Тарас, опуская негнущийся, окоченевший уже труп Марины. — Изверги! Женщину и детей за что погубили?!

Красноармейцы торопливо поснимали шапки. Вспотевшие волосы на морозе моментально окутались паром. Степан стоял, опустив голову, между Пешкиным и Тарасом и не шевелился. Только ружье вздрагивало, да беззвучно дергались губы. Назарка робко протиснулся к саням, с трудом узнал в молочно-белом, словно вылепленном из снега, лице дорогие черты матери. Она лежала чужая, холодная. Взгляд ее остекленевших глаз был устремлен вверх. Одна рука с распрямленными пальцами была вытянута, точно мать указывала путь, по которому скрылись убийцы. На виске затвердела струйка крови. Возле матери, раскидавшись, будто во сне, застыли дочери.

— Сейчас некогда. После боя похороним с воинскими почестями! — разомкнул челюсти Тарас и повернулся к Степану. — Вот, Никифоров, благодарность белых!

На лице Степана не дрогнул ни один мускул, словно он не слышал слов Тараса. Красноармейцы отнесли трупы подальше от дороги и накрыли их одеялом. Назарке хотелось плакать, но слез не было, только какой-то комок беспрерывно подкатывал к горлу, затруднял дыхание, и Назарка широко разевал рот. У отца были крепко стиснуты зубы. Узкие глаза смотрели печально.

— Начальник! — глухо произнес Степан. — Я не хочу стеречь лошадей. Я пойду воевать. Шибко мстить буду Павлу... Ты, однако, правду о тойонах говорил!

Соглашаясь, Пешкин кивнул. Не отрываясь, он смотрел на лениво ползущую стрелку часов. Затем командир отдал приказ:

— В це-е-епь! Направление движения — к станку... Вперед, на врага!

С высокой приречной террасы неясно угадывалась река. От нее тянул леденящий хиус. Пешкин стоял, прислонившись к березке, и всматривался в сгустившийся предутренний мрак. Далеко за станком, на той стороне реки, на миг озарив зазубренную кромку леса, взвилась ракета. Тусклый красноватый комочек обозначил в воздухе кривую линию и, опадая к земле, распался на тысячи осколков.

— Ракету! — крикнул командир.

В небо, прочертив огненную стежку, взлетел новый красный шарик. На миг он повис неподвижно, с негромким треском лопнул и рассыпался на сверкающие брызги. Пешкин облегченно вздохнул и вытер со лба испарину.

— Через полчаса заработает наша артиллерия! — воодушевленно сказал он. — Поглядим, как понравится это белякам...

Увязая по колена в снегу, Назарка шагал в цепи красноармейцев. Назарка знал, что скоро будет бой, поднимется стрельба, но ничего особенного в этом не находил. Его хотели оставить в обозе, однако Назарка так ухватился за отца и так умоляюще смотрел на командира, что Пешкин, поколебавшись, разрешил ему принять первое боевое крещение... Запыхавшийся командир догнал цепь, уже спустившуюся с приречного взлобка.

— Без команды огня не открывать! — предупредил он.

В это время откуда-то, как показалось Назарке, из-под земли, раскатисто ухнуло. У станка конусом выметнуло вверх яркое рыжее пламя и донесся приглушенный тяжелый удар. Назарка инстинктивно поймал за руку отца.

— Пушки это наши, — спокойно пояснил Тарас. — Не робей, парнище!

Языки пламени скакали вокруг станка и точно молотом по железу било: бум!.. бум!.. Пешкин заметил Назарку, дружески помахал ему. Командир был без шапки, полы полушубка заткнуты под ремень.

— Да, трудное у него начало жизни! — громко сказал он. — Но ничего, дальше легче пойдет. Почин мы сделали.

Канонада усиливалась. Хлестали по юртам пулеметные очереди. Красноармейцы с винтовками шли на врага.

Над землей вполнеба занималась заря. И тучи, казалось, приостановили свой неторопкий бег, приветствуя наступающий день.

— Так, так! Назаркой, значит, зовут. Хорошее имя!

Назарка улыбнулся, сглотнул слюну и только после этого кивнул, переступив с ноги на ногу. Шапку он держал в руках, машинально выщипывал из нее волосинки и отряхивал их с кончиков пальцев.

Перед ним за длинным столом сидел пожилой усатый мужчина. На висках и возле глаз его густой сеткой собрались мелкие морщинки. Лицо вытянутое, щеки впалые, словно человек долго голодал. На скулах яркие кружочки, будто по ягоде бруснички раздавили. Черные взъерошенные брови срослись вплотную над переносицей. Комиссар смотрел на паренька, почесывал мизинцем кончик длинного заострившегося носа и улыбался. Цвет глаз у него был какой-то особенный, непривычный для Назарки — будто льдинки, подсвеченные закатным солнцем.

«Самый большой начальник со мной говорит!» — с уважением подумал Назарка.

— Чего это я! — спохватился вдруг комиссар и выразительно показал на табурет. — Сюда вот садись!.. Стоя ворона не скараулишь.