Павел подошел к распростертому, беспомощному, как слепой бельчонок, Ваське. Назарка, ожидая, что вот-вот прогремит выстрел, попятился к двери. Но командир лишь что было силы пнул артомоновского ординарца. Васька ойкнул, пронзительно завопил и тотчас смолк, словно захлебнулся.

— Все до копейки вернешь, бродяга! Я даром деньги не плачу. А нет... — И Павел взвел сухо щелкнувший курок.

— За что?.. За что? — всхлипывая, повторял Васька. — За что, Павел Иванович?

Цыпунов сунул наган в кобуру и перевел дыхание. Расширившиеся крылышки ноздрей усыпали мелкие бисеринки пота. Он резко повернулся, бросил Назарке:

— Жди! В город поедешь!

Павел скрылся в боковушке. Артомонов, расплескивая из кружки спирт, рассказывал анекдот. Собеседники натянуто смеялись. Цыпунов угрюмо покосился на него, взял первый подвернувшийся стакан и опрокинул в рот. Потом присел на краешек скамьи, отрезал кусок конины и нехотя начал жевать.

— Пожалуй, пора проветриться, господа! — выразительно погладил себя по животу Артамонов и затрусил к выходу.

— Значит, решено — мальчишку я отправлю! — возбужденно заговорил Павел. Левую щеку под глазом подергивало. — Найдет Болдырева...

— Сумеет ли? — перебил его Эверов. — Молодой всегда глуп, а рожденный хамначитами — вдвойне!

— Чего тут особенного? Найдет хозяина, передаст от старика Уйбаана привет, ну просьбу еще какую-нибудь пустяковую... Важно узнать, где он. Тогда связь надежную установим. А уж там и город взять — раз плюнуть!

Дверь вдруг с треском распахнулась, и на пороге, касаясь папахой притолоки, застыл Артамонов. Лицо его, налитое кровью, приобрело кирпичный цвет. Губы конвульсивно подергивало. Командиры удивленно повернулись к нему. Артамонов обвел всех помутневшим взглядом и шагнул к Павлу, лихорадочно шаря рукой по ремню.

— Ты... моего адъютанта... Да как ты смел?! — брызгая слюной, прохрипел он.

Артамонов выдернул из кармана гранату и занес ее над головой. Все всполошенно отпрянули от штабс-капитана. Лишь Станов не растерялся, словно заранее был подготовлен к этому. Он по-кошачьи метнулся к Артамонову, обхватил его за шею и что было силы прижал к себе.

— Ты что?.. Ты что, штабс-капитан! С ума сошел!.. Опомнись!

— Уничтожу! — орал Артамонов, вырываясь из объятий поручика. — У меня шестьсот головорезов! Твоих в порошок сотрем! Моего адъютанта... бить! Бить!..

Лицо Павла стало неприятно белым. Он машинально потянулся было за наганом, но, сообразив, что одно неосторожное движение приведет к трагедии, положил руки на стол и широко раздвинул пальцы. Эверов, бессвязно бормоча, втискивал свое студенистое тело под лавку. Остальные оцепенело уставились на тускло поблескивающий цилиндрик, затаивший смерть.

— Успокойся!.. Разберись! — увещевал Станов Артамонова и безуспешно пытался обезоружить его.

— Ты сначала узнай, штабс-капитан, за что я бил твоего Ваську, — глухо произнес Павел. Грудь его ходила, точно он галопом одолел версту. — Садись, штабс-капитан, и спокойно выслушай меня... Ну, взорвешь нас — красные тебе улахан спасибо[51] скажут и награду еще дадут!

В наступившей тишине все услышали, как Артамонов клацнул зубами и застонал. Затем он легко оторвал от себя Станова и пихнул гранату за ремень. Непонимающе осмотрелся. Расслабленный, сникший сел к столу.

— Ух, стерва! — облегченно выдохнул он, подхватил бутылку со спиртом, глотнул несколько раз и тихо, жалобно произнес: — Совсем озверели люди! Антропоиды, папуасы!.. Ладно, потом разберемся. Вообще-то Ваську вот где держать надо! — вскинул он стиснутый кулак. — Выпьемте, господа!

...Ночью Павел разбудил Назарку. Невидимые во мраке, разноголосо храпели люди. Назарка начал медленно, нехотя одеваться. Павел засветил огонек, поманил Назарку за собой. Они прошли на кухню.

— Ешь! — вполголоса приказал тойон. — И слушай, что я буду наказывать.

Назарка подцепил пальцами кусок холодного мяса и принялся лениво двигать челюстью. Есть ему не хотелось.

— Отца твоего, изменника, продажную шкуру, мы поймали, — таинственно понизил голос Павел. — Я хотел застрелить его и бросить на съедение воронам, но встретил тебя и пока оставил живым... Артомоновские, русские, захватили Степана, — для большей убедительности добавил он.

Кусок застрял в горле, и Назарка поперхнулся. Отец его попал в плен? Но ведь он ушел с отрядом Пешкина к Якутску. Как так?.. Однако Назарка не выказал никаких чувств, лишь угрюмо насупился.

— Сейчас тебя увезут к городу. Ступай обратно к купцу Голомареву. Если спросит, почему вернулся, скажи, дескать, мы не пропустили. Они-де блокировали город, — дыша Назарке в лицо, наставлял его Павел. — Запомнил дом, где жил Макар Иванович? Сёп! Пойди туда. Если тебя встретит Макар Иванович, скажи, что отец Павла, старик Уйбаан, велел передать ему привет, низко поклониться. Скажи, еще просил послать табаку. В наслеге-де курить нечего... Если Макара Ивановича не будет, спроси у хозяйки — не забыл ее? — полная такая, белая — где Макар? Может, арестовали?.. Запомнил?

Назарка мотнул головой, пряча глаза.

— Все в точности сделан, как я велел. Через три дня возвращайся. А жадному Голомареву передай, пусть готовится встречать гостей, варит бражку... Только никому ни слова, что у меня был. О чем толковал со мной и что в Бордоне видел — никому не рассказывай! Если не придешь к нам, если не выполнишь мой наказ, с отцом твоим мы точно так же сделаем! — И он недвусмысленно кивнул на чуть засиневшее окно, выходившее к коновязи. — Собирайся... Пора!

Назарка начал натягивать на себя шубенку, а в голове неотступно стояло: неужели отец в самом деле в плену? Может, отряд Пешкина попал в засаду?.. Если Назарка не выполнит задание Павла, отца ждет мучительная смерть, как этого ревкомовца. Но почему Семен ничего не упомянул про него? Неужели не успел?..

— Байбал, — несмело попросил Назарка, — разреши повидать отца!

— Когда вернешься!.. Пошли!

У крыльца стояла лошадь, запряженная в легкие санки с высокой спинкой. Возле них похаживал незнакомый человек в дохе, с берданкой за плечами. По знаку командира он накинул на Назарку собачий тулуп и усадил впереди себя. Павел сунул в карман бывшего батрачонка несколько серебряных монет.

— Через три дня! — напомнил он. — Двигай.

Сытый застоявшийся конь с места взял размашистой рысью.

Глаза у Чухломина были веселые, смеющиеся. От них к седеющим вискам развернутым веером протянулись подвижные морщинки. Жесткие подковообразные складки возле губ смягчились. Комиссар почесывал заостренным карандашом заросшую черными волосинками переносицу и влюбленно смотрел на Назарку. Фролов, заложив руки за спину и развернув плечи, медленно похаживал по комнате, пересекая ее по диагонали. Он старательно выбирал те половицы, которые не скрипели, и ступал на них. Тепляков сидел, привалившись к печке, мусолил погасший окурок. О существовании его дядя Гоша в данный момент, видимо, совершенно позабыл. Улыбка молодила его загорелое обветренное лицо.

Размахивая руками, шмыгая носом, Назарка торопливо, взахлеб говорил. Он рассказывал о своих похождениях в лагере белоповстанцев. Хотелось разом выложить все, что он видел, испытал, пережил в Бордоне, но язык не поспевал за мыслями.

— Первым старик по имени Мельчес... «Вредный человечишка». Белый так называл не меня — старика. Потом Семен. Прямо грех — испугался, удивился!.. Потом ревком. Страшно смотреть. Ухо гвоздем приколотили! — Назарка зажмурил глаза, затряс головой и перевел дыхание. — Вспомню — кажется, сам слышал, как он кричал!

Чухломин плохо еще понимал якутскую речь, и когда не мог уловить смысла в сбивчивом Назаркином повествовании, чуть хмурил лоб и вопросительно вскидывал глаза на Теплякова. Не отвлекая Назарку, дядя Гоша вполголоса переводил.

— Повтори-ка те отряды беляков, которые ты упоминал?— попросил Чухломин, когда рассказчик умолк и потянулся к кружке с водой.