— Идут! — взглянув в окно, радостно возвестил Назарка и начал напяливать на себя влажную шинельку.
Ушанку ему второпях раздобыли драную, непомерно большую. Облезлые уши шапки Назарка подогнул вовнутрь, засунул туда сложенное в несколько слоев полотенце. И все же шапка плохо держалась на его голове, наползала на глаза.
В коридоре затопали разнокалиберные красноармейские обутки, стукнули об пол приклады. В комнату вошел Тепляков и доложил:
— Отделение прибыло в полной боевой готовности, товарищ комиссар!
Чухломин молча кивнул. Он распахнул дверь и застыл на пороге, прямой и строгий.
— Товарищи! — обратился комиссар к красноармейцам. Голос его зазвучал глухо. — Приближается решительный день — беляки сосредоточили все свои силы и сделают попытку захватить город. Они уверены, что в нужный момент им поспешат на помощь сподвижники, затаившиеся в домах, у нас в тылу. Но мы обезвредим гидру! Вырвем у них ядовитое змеиное жало! Будьте стойки, товарищи бойцы! Не щадите заклятых врагов революции! Не верьте фальшивым слезам!.. Если не устоим, сами отлично знаете, что нас ожидает...
Тепляков вывел отделение во двор. Чухломин задержался в комнате. Он вынул из деревянной кобуры маузер, проверил наличие патронов, поставил на предохранитель и для удобства сунул за ремень. Рысцой догнал красноармейцев, пошел рядом с Тепляковым, касаясь плечом его плеча.
Заря полыхала вполнеба, веером разметав свои огненные копья. Стекла в окнах домов горели холодным пламенем. В этот ранний час городок производил впечатление вымершего. На улицах, во дворах — ни единой живой души. Собаки и те не покинули еще нагревшихся конурок.
Скрип-скрип... Скрип-скрип... Звонко и протяжно. Отделение размашисто вышагивало с винтовками на ремне. И самым крайним — замыкающим — был Назарка. Правой рукой он придерживал свою малокалиберку, а левой — до отказа отмахивался назад.
Комиссар и отделенный шли по тротуару. У переулка к ним присоединились Фролов и командир добровольческого отряда хамначитов Бечехов — плечистый якут в оленьей дошке. Лицо у него было открытое, без единой морщинки, темное от загара. Бечехов приятельски кивнул Назарке и о чем-то спросил Теплякова.
У высокого отвесного берега реки дома как на подбор. Каждый — что крепость. Сложены из толстенных, одно к одному, лиственничных бревен. Заборы сплошные. Глухие ворота на крепких надежных запорах. Когда красноармейцы вышли к обрыву, по дворам, гремя цепями, забегали охрипшие от лая волкодавы.
— Человекодавы, — назвал этих псов Чухломин и пояснил: — Какие они волчатники, если зверя в глаза не видели и след его не обнюхивали. А вот к людям в лютой ненависти воспитаны. Не природа, а человек выработал эту злобу!
Ставни задвинуты железными засовами. Калитка на висячем замке. Все прочно, нерушимо, надежно отгорожено от постороннего глаза.
Чухломин дал знак красноармейцам остановиться.
— Оцепить усадьбу! Никого не выпускать! При попытке скрыться — задерживать! Не будут подчиняться — стрелять без предупреждения! — приказал он.
Несколько бойцов побежали вдоль заплота, оставляя в сугробе глубокие колодцы следов. Комиссар подошел к закрытому окну, постучал в ставень согнутыми пальцами. Ни звука в ответ, словно дом был необитаем. Подождав с минуту, Чухломин побарабанил вторично, более настойчиво. Ноздри комиссара раздулись и приподнялись. Он измерил взглядом немой дом и повернулся к бойцам.
— А ну-ка разбуди торговца пушниной! — кивнул он Косте Люну. — Что-то больно разоспался или притворяется глухим...
Тот понял, что от него потребовал комиссар, широко размахнулся и так двинул прикладом, что за ставнями задребезжали стекла. Немного погодя из глубины двора донесло протяжный скрип.
— Кт-то т-там? Ч-чего н-надо? — заикаясь, спросил басистый голос.
— Отворяй! — потребовал Фролов.
— Эт-то зачем от-творять эт-такую рань?
— Не откроешь — взломаем! — спокойно произнес Чухломин.
— Т-то есть к-как в-взломаете? — огорошенно раздалось из-за ворот.
— Именем революционного закона — откройте! — внятно приказал Тепляков. — Не принуждайте нас к крайностям!
Послышались испуганные вздохи, шушуканье и медленные грузные шаги. Залязгало железо. Пронзительно взвизгнув, калитка приоткрылась. Мелькнуло заспанное обрюзгшее лицо. В волосах серые пушинки из подушек. Увидев настороженно притихших красноармейцев, человек всполошенно дернулся и сделал попытку захлопнуть обратно калитку. Но Фролов будто этого и ждал. Он даванул на дверку плечом и с наганом в руке проскочил во двор. За ним последовали остальные. Рассыпались, взяли на прицел окна и вход в сени.
— Оружие есть? — без обиняков, в упор спросил хозяина Чухломин.
— Орудие? — переспросил тот таким тоном, словно до его сознания не доходило, чего от него требуют. А лицо наливалось бледностью, челюсть мелко задрожала. Чухломин отстранил его, пошел к крыльцу.
— Обыскать!
В комнатах было жарко натоплено. Пахло кислым тестом, богородской травой и ладаном. Громоздкая, массивная мебель, тяжелые пропыленные портьеры и ковры заглушали голоса и звуки.
— М-может н-наливочки откушаете? — растерянно предложил было хозяин, но, встретившись взглядом с комиссаром, прикусил язык.
Коломейцев и Назарка обследовали чердак. Спустились оттуда пропыленные, перевитые паутиной. Коломейцев радостно осклабился и подмигнул Теплякову. Руки его были заняты.
— И как это назвать? — перекатив по скулам желваки, угрюмо спросил хозяина Чухломин.
У крыльца аккуратным рядком, как в пирамиде, стояли три берданы, австрийский карабин и несколько гладкоствольных ружей различных калибров. Владелец их таращил глаза на комиссара и молчал, хлюпая носом. На лице его было написано недоумение, словно он и сам не знал, как у него очутилось это смертоносное добро.
— Припасов-то сколько! — заметил командир добровольческого отряда Бечехов, показывая на горкой сложенные коробки с порохом, кульки с дробью. Особенно много было снаряженных самодельными пулями патронов. — Почему распоряжение ревкома не выполнил?
Хозяин, явно прикидываясь простачком, перевел взгляд на Бечехова и ухмыльнулся, обнажив не по возрасту здоровые зубы. Затем, брызгая слюной, посыпал скороговорку:
— Эт-то... Дак... Эт-то. Приказ слышали. Приходили, объявляли. Конечно, сдали бы. Непременно сдали бы. Властям перечить нельзя! Вчера хотел отнести. Бабе велел пыль стереть, да баба у меня непослушная, с норовом. Поленилась. И еще недужилось ей. Как заставишь? Сегодня обещала. К чему она, падаль эта? Я не охотник.
— А патроны специально для нас пулями зарядил? — полюбопытствовал Чухломин.
— Ага! — кивнул хозяин.
Смысл вопроса комиссара до него не дошел. Красноармейцы хмуро улыбнулись.
— Уведите арестованного!
— Эт-то я, что ль, заарестованный? — глупо засмеялся хозяин. — А Марьюшка моя тоже?..
— Кончай дурачиться! — оборвал его Чухломин и недвусмысленно поправил маузер. — Некогда валандаться с тобой! В другой раз позабавишь!..
— За что? Я — мирный житель! Я не занимаюсь политикой! — совсем другим тоном заговорил скупщик пушнины. — Я имею дело с мехами и не имею никакого касательства ни к красным, ни к белым! За что, товарищи?
Задержанный растерянно уставился на сурово молчавших бойцов, судорожно сделал глотательное движение и, поперхнувшись, закашлялся.
— Дозвольте мне хоть одеться! — умоляюще обратился он к Чухломину, но тот приподнял бровь и выразительно глянул на красноармейцев.
Одеться комиссар все же ему разрешил. Назарка и Коломейцев повели торгаша. Он расслабленно, шаркающей походкой шагал по середине улицы, надвинув на глаза шапку из подбора лапок крестовок и сиводушек и уткнув лицо в бобровый воротник.
Торговец пушниной неразборчиво что-то бурчал, вздрагивал, опасливо косился на граненый штык. Красноармейцы шли по сторонам и угрюмо молчали. Бряцало конфискованное оружие. Назарке представлялось, что груз с его плеч незаметно переместился в ноги. Валенки были как чугунные. Болезненно ныло тело. Веки были горячие и тяжелые.
