Небо на востоке чуть посветлело. Узкая полоса — предвестница дня — постепенно ширилась, изливалась бледным румянцем. Четче обозначились оцепенелые лесины, словно отодвинулись друг от друга. Невидимая в ветвях, тенькнула синица. С мягким шорохом прошелестел по ветвям слежавшийся ком снега. Дятел пронзительно вскрикнул, перелетел на сушину и дробно застучал по ней клювом. С сучьев беззвучно посыпались кухта, хвоя и коринки.

Вскоре Назарка выбрался на наезженную санную колею, облегченно перевел дыхание, счистил с лица колючий куржак и прибавил ходу. Застывшие торбаса колодками стиснули ноги. Подошвы из сыромяти не гнулись, визгливо скрипели и скользили по обледенелой дороге. Мороз все глубже забирался под одежду, будто тисками сжимал тело, до боли напрягал мускулы. Чтобы хоть малость согреться, Назарка побежал, отчаянно размахивая руками. Теперь, когда город остался далеко позади, хотелось лишь одного — поскорее попасть в тепло, сесть на низенькую табуретку перед весело полыхающим камельком и ненасытно вбирать в себя жар раскаленных углей. Из-за деревьев багрово-красное неяркое солнце рассыпало по нетронутой целине тускло мерцающие фонарики. От ближнего разворошенного стога, отбросив от себя длинные — до опушки леса — клинья теней, ползли возы с сеном. Быки лениво переставляли ноги. Назарка остановился. Не в обычае северных людей пройти мимо встречного, не справившись о новостях, о его делах и здоровье.

— Кэпсээнин[43]! — приветствовал он старика с тощей бородкой, превратившейся в сосульку. Конец ее задорно выгнулся вперед наподобие крючка.

По одежде Назарка определил, что встретившийся не из зажиточных, и почувствовал себя спокойнее.

— Суох[44], — не совсем радушно ответил старик и сердито дернул за обледенелый повод. — Откуда, парень?

— Из города, — охотно пояснил Назарка. — У купца работал. Только сейчас плохо у него стало: кормить нас нечем... Коровушкам своим везешь, огонер? — полюбопытствовал он, кивнув на возы.

— Каким коровушкам?! — визгливо закричал старик. — Ничего ты не знаешь, парень? И все вы, городские, ничего не видите!.. Гости у нас. Много гостей! В юрту не войдешь — вот сколько! Лошадей-то их надо кормить? Заставили!.. О, беда, беда! — запричитал старик, страдальчески покривив рот. — Никогда такого не было... Ревком поймали, раздели на улице и водой обливали... Сейчас будто живой стоит. А кому он плохое сделал? Хотел, чтоб по справедливости все было, чтоб покосы без обману делили. С людьми ладно говорил.

— Какие гости, огонер? — осторожно спросил Назарка.

— Какие, какие! — проворчал старик. — Кто их знает — какие! Новая власть им не понравилась. На город собираются... Садись! Замерз, поди!

Назарка быстренько взобрался на рыхлый воз и зарылся в сено. От усталости ныли поясница и плечи. Старик с кряхтеньем устроился рядом, шумно прочистил нос, усыпанный крупными пупырышками.

— Как вас зовут, огонер?

— Э, Мельчесом кличут. О наказанье, наказанье! Сами покой потеряли и других воевать заставляют. Зазря, однако, людей губят... Мясо им дай, масло дай! — сетовал старик, качая головой. — Якутские начальники спирт пьют и между собой спорят да ругаются, а русские замки на амбарах ломают, пушнину таскают.

— Много гостит у вас? — продолжал расспрашивать Назарка.

— Э, полно! В юртах их, как мундушек[45] в морде[46]. Три отряда собрались в Бордоне, да в Хатыстахе, да в Чочуе... Против города соединились. Еще ждут кого-то... Хорошо, что ты убежал, парень. Еще застрелят. Они шибко не расспрашивают, красный ты или еще какой. Теперь жизнь дешевле заячьего хвоста. Ну и времена! Человека стало проще убить, чем белку!

Примерно через час подъехали к селению. Юрты, обнесенные легкими изгородями из жердей, без всякого порядка рассыпались по косогору. И над каждой стоял толстый перекрученный столб дыма. На колокольне деревянной церквушки тускло блестел позолоченный крест. Между строениями, пересекаясь, пролегли заполненные тенями тропинки. Вскинув голову, Назарка внимательно смотрел вперед. У юрт виднелись лошади, сани с раскиданными оглоблями. Особенно много их было возле дома с белыми ставнями, что возвышался недалеко от церкви.

«Штаб, наверное», — определил Назарка. Словно подтверждая его предположение, Мельчес заметил:

— Вон начальники живут-гуляют! У них там пулеметов много. Хитрая штука! Шибко быстро стреляет, говорят! Только патронов для них мало. Так мне один человек сказал.

Навстречу подводам с сеном на рысях приближалась группа вооруженных всадников. Назарка предусмотрительно зарылся в сухую, приятно пахнущую траву и притих.

— Не бойся! — заметил Мельчес и язвительно добавил:— С чего тебя-то они трогать станут? Ты же не ревком...

Поравнявшись с первым возом, широкоплечий, неповоротливый в оленьей дохе якут натянул поводья и крикнул старику:

— Никого не видал на дороге?

— А кого сейчас увидишь? Все попрятались, как мыши. Вы только веселитесь-катаетесь!

— Вредный человечишка! — сказал кто-то, и белобандиты засмеялись.

— Вредный человечишка! — когда перестук копыт затих, пробурчал Мельчес. — Станешь вредным... В городе красные тоже все отнимают у людей?

— Нет, красные за бедняков.

— Верно. Сказывали, будто за хамначитов они, — подтвердил старик. — А эти говорят, будто те красные всех якутов перевести хотят — убивают.

— Врут! — убежденно ответил Назарка.

Спохватившись, прикусил язык и мысленно ругнул себя за несдержанность. Фролов же строго наказывал... Мельчес хмыкнул, подстегнул хворостиной равнодушных ко всему быков и внимательно посмотрел на своего случайного знакомого. Уж больно он речист.

— Не скажи этого «гостям»!.. Откуда ты знаешь? — понизив голос, заинтересованно спросил он.

— Купец толковал, — нашелся Назарка. — Красные-де против богатеев. В других местах они уже прогнали экс... экс... — Назарка не смог выговорить мудреное слово и заключил: — В общем, жирных всяких-разных!

— Однако в самом деле: правду в землю не закопаешь! Ревком такое же при всех говорил.

Волы без понукания свернули к юрточке. Мельчес и Назарка спрыгнули на утрамбованный снег. Разминая затекшее от неудобного лежания тело, Назарка вприпрыжку припустил к жилью, открыл скрипучую дверь, обитую невыделанной коровьей шкурой.

В полутемной юрте было полно народу. На наклонных стенах и на подпорках висели ружья, патронташи, одежда. На столе валялись обглоданные кости, рыбьи головы, грязная посуда. На левом ороне несколько повстанцев при мерцающем свете огарка играли в буру. Раздавались возбужденные выкрики и ругань. Вокруг картежников сгрудились любопытные. В тесном низком помещении было душно. Пахло потом, прелью и застоявшейся сыростью. Заплеванный земляной пол был мокрый и скользкий.

Приглядевшись к обстановке, Назарка осмелел, очистил с торбасов снег и прошел к очагу. Запас топлива в загородке иссяк — не осталось ни полена. Назарка щипцами разворошил угли и протянул к ним закоченевшие руки.

Дверь распахнулась. Порог перешагнул какой-то человек в большой, как воронье гнездо, рысьей шапке. В полумраке Назарка не разобрал черты лица, но что-то в движениях вошедшего заставило его насторожиться.

— Сено есть! — громко оповестил тот.

Голос его показался Назарке удивительно знакомым. «Семен!» — кольнула мысль. Но усилием воли он заставил себя по-прежнему стоять у камелька, растопырив над углями пальцы.

— Оглохли, что ли! — крикнул вошедший и язвительно присовокупил: — Или «от коня со ссадиной мошки не отходят»[47]?

— Семен! Семен! — обрадовался Назарка и, позабыв про всякую осторожность, бросился к нему.

Конечно, это был самый настоящий Семен! Они вместе батрачили у Павла, спали в одном углу. Разве такое забудется?