Павел беспрерывно совещался со своим штабом, который теперь состоял из поручика Станова и еще трех человек, которых рекомендовал Макар Иванович как боевых, опытных офицеров.

Штаб одобрил намерение командира — никуда не отступать, а укрепиться в поместье. Но при этом множеством намеков было высказано иное. А что, если враг окажется сильным и с налету захватит юрты? Тогда всех заберут в плен и, чего доброго, перестреляют, как куропаток. Вообще-то лучше было бы уйти в тайгу, чем сидеть в кольце. Тактика маневрирования, засады, внезапность нападения и прочее... Павел прекрасно понимал эти намеки, но пропускал их мимо ушей. Он делал вид, что глубокомысленные рассуждения помощников выше его понимания.

«Лучше драться будут! — рассуждал он. — Раз человек дорожит своей шкурой, он отчаянно защищается».

Длительной осады не ожидали. Если красные прочно обложат цыпуновскую усадьбу, в тыл им ударит Артомонов, собрав свои распыленные силы. Об этом Павел написал штабс-капитану и отправил пакет с Васькой.

На столе давно растаяла строганина из нельмы, остыло мясо. Есть никому не хотелось. Помощники время от времени опрокидывали по стаканчику, но Павел совершенно не пил. Он мало знал этих людей и не доверял им.

Чтобы поднять дух приунывших отрядников, командир распорядился выдать всем по чашке спирту и вдосталь накормить. На востоке яснее обозначилась зубчатая тайга, небо посветлело и как будто поднялось выше. Слабо зарозовело одинокое облачко. Красных все не было. Уже сменились несколько раз дозоры. Пришедшие последними заиндевелые часовые ожесточенно хлопали руками, совали закоченевшие пальцы чуть ли не в огонь. К рассвету мороз усилился. Дозорные стращали повстанцев: якобы видели столько красных, что трудно сосчитать. Но якуты вяло реагировали на это. Длительное ожидание утомило всех. Редкие взблески огня скупо освещали спящих. Наступила предутренняя тишина.

Степан открыл глаза, встрепенулся. Ему приснилось, будто возле очага кто-то яростно, без разбору ломал сучья. С улицы доносились частые выстрелы. Мгновенно весь отряд был на ногах. Толкаясь, еще не сознавая, что происходит, белоповстанцы бросились к ружьям, кучей вывалились во двор, инстинктивно пригибаясь, побежали к укреплениям. Над тайгой вполнеба алела заря. Пурпурными островками выделялись облака. Розовеющий снег казался теплым.

— Спокойней, спокойней! — кричал Павел на слишком суетившихся. — Где показывали вчера, там и ложись!

Станов выкатил пулемет, установил его на специально устроенной площадке, не спеша вставил ленту. Усеченный ствол пулемета, будто принюхиваясь, поворачивался то вправо, то влево. Поблизости устроился «начальник штаба» Кулебякин, передернул затвор винчестера.

— Чуть чего — вместе держаться! — вполголоса предупредил он. — На этих надежда плохая.

Станов понимающе кивнул, со скучающим видом посмотрел вперед.

Суетня кончилась. На дворе не было заметно ни одного человека. Все изготовились к бою, проверяли оружие. Выдвинутые к опушке дозорные с помощью отрядников перескакивали через вал, опасливо оглядываясь.

На дороге, там, где начинался алас, виднелось несколько человек. Павел поднес к глазам бинокль, и деревья сразу точно прыгнули к юртам: отчетливо стало видно каждую ветку. Бойцы противника о чем-то рассуждали, показывая на тойонскую усадьбу.

«Неужели это все? Конечно, нет! Наверное, разведка, — размышлял командир. — Основные силы или дальше, или рассыпались по лесу. А может, окружают?»

На линии укреплений было тихо. Взоры всех устремились туда, где раздражающе маячили фигуры людей. Несомненно, это красные. Острые глаза охотников-якутов начали ловить стоявших на мушки.

— Тохтоо, тохтоо[34]. Далеко еще! — крикнул Павел догадавшись, что вот-вот раздадутся выстрелы. — Пусть ближе подойдут.

Но тут же передумал и подал новую команду:

— Стреляй! Целься только лучше. В голову бери!

Стволы шевельнулись и замерли. Но залп не успел прогреметь. От красных отделился человек. Размахивая белым флагом, он быстро зашагал по направлению к позициям белоповстанцев.

— Парламентер! — шепнул Станов командиру. — Ничего не поделаешь, надо принимать.

Павел хмуро кивнул, опустил бинокль. Он и без него отлично видел. Поручик предусмотрительно прикрыл пулемет дохой и подошел к Павлу. Отрядники забеспокоились, вопросительно уставились на командира, не понимая, в чем дело. Павел успокоительно махнул рукой.

— На переговоры к нам! — коротко пояснил он.

Стали отчетливо видны короткий, до колен, распахнутый полушубок, шапка с завязанными вверху ушами. Головы повстанцев, как грибы, выросли над валом. Вскоре можно было разглядеть широкое, разрумянившееся лицо с пушинками инея на усах. Потом стало слышно дыхание идущего. Он, видимо, запыхался.

— Стой! Чего надо?

— Для переговоров к вам!

— От кого?

— От имени Российской Советской Федеративной Социалистической Республики!

«Может, предложат на время заключить перемирие, — мелькнула мысль у Павла. — Тогда успел бы подойти Артомонов со своими молодцами».

— Ладно, залазь! — процедил он сквозь зубы. — Покалякаем.

По знаку командира несколько сильных рук подхватили парламентера, помогли перебраться через вал. Красноармейца провели в юрту, где размещались отрядники. Станов приотстал, помаячил перед солдатами, чтобы они не покидали своих мест, а Кулебякину сказал:

— Не спускать глаз с аласа! Пока ты за главного.

— Собственно, что вам надо? — враждебно спросил командир, убедившись, что в помещении никого нет, и плотно прикрыл дверь.

Все предположения его рухнули. Он ожидал ожесточенной атаки, а пожаловал один человек. Поручик, перебрасывая кольт с ладони на ладонь, негромко напевал, но так, чтобы слышал пришедший:

Парламентер был высокого роста, кряжистый. На круглом обветренном лице выделялись спокойные голубые глаза, прямо и бесстрашно смотревшие в глаза собеседнику. Он снял шапку и до обыденного просто, будто завернул в гости, обтряс с нее иней. Затем прошел к камельку и протянул руки к огню. Павел испытующе, пристально вглядывался в красноармейца. Где, на какой дороге он встречал его? Определенно, они были знакомы. Да, вспомнил. Этот работал у него на усадьбе. Он мастерил для нового дома шкафы и диваны. Тарасом, помнится, его звали. Он еще заступился за Назарку, и Павел прогнал его, ничего не заплатив. Надо было тогда пристрелить его, как опаршивевшую собаку.

Цыпунов ни звуком, ни жестом не показал, что узнал парламентера. Припомнилось, что на руке выше локтя долго не сходили следы, оставшиеся после пальцев Тараса. Впрочем, и пришедший смотрел на Цыпунова так, словно видел его впервые.

«Такому человеку не попадайся! — подумал Павел. — Сразу задавит!»

Неизвестно отчего у него заныло сердце.

— Слушаем вас! — нарочито вежливо попросил командир, переглянувшись с помощником.

— Я пришел к вам с предложением. Разрешите передать его?

Нахмурившись, Цыпунов молча кивнул. «Ведь хамначитом у меня был, а! — озлобляясь, подумал он. — Теперь в начальниках! Простого человека ко мне не пошлют».

— Мне поручено сделать следующее заявление. — Он умолк, провел языком по губам. — Якутский губревком предлагает вам распустить вооруженный повстанческий отряд. Дальнейшее сопротивление бессмысленно. Вы обманом подняли якутов и напрасно продолжаете кровопролитие. По всей России установилась Советская власть. Рабоче-крестьянское правительство торжественно обещает лично вам и всем вашим сподвижникам неприкосновенность при условии, если вы добровольно сложите оружие и сдадите его в полной сохранности...

До поздней ночи командир с комиссаром сочиняли предложение белоповстанцам. Затем Тарас слово в слово вызубрил его.